 |
Главная » Пьесы » О-БОН
О-БОН
("О-бон" - праздник поминовения умерших в Японии)
Пьеса в двух действиях ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: ХОКУСАЙ - японский художник О-ЭЙ - дочь Хокусая БАКИН - друг Хокусая О-СО - мечта Хокусая КУНИЁСИ - мальчик-посыльный, потом ученик Хокусая Москва, 2001 ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕИздалека, из темноты постепенно нарастает ритуальная музыкаО-Бона. Праздник приближается, набирает силу, заполняет собой всё пространство сцены – исполняются пляски отошедших душ. В этом празднике участвуют все персонажи пьесы. Они оживают постепенно – один за другим и танцуют, и двигаются по сцене, то не замечая друг друга, то каким-то образом взаимодействуя. Мелькают огоньки и фонарики. Куниёси, может быть, наигрывает на маленьком японском барабанчике. Лучше других освещается О-Эй. О-ЭЙ. В августе, когда приходит праздник О-Бон, принято поминать умерших близких. Я люблю это время. Сумерки загораются разноцветными огоньками. По улицам идут люди с бумажными фонариками в руках. Несут их осторожно и бережно: души ушедших родных живут светятся в этих огоньках. И я каждый год беру эти фонарики в праздник «О-Бон» из храма, при котором кладбище. Приношу домой погостить – на трое суток. Потом возвращаю в храм до следующего «О-Бона». Фонариков становится всё больше и больше. И мне уже не унести их за один раз. ХОКУСАЙ. О-Эй! О-ЭЙ. Да, отец! Хокусай протягивает ей свой фонарик. Она берёт. БАКИН. О-Эй. О-ЭЙ. Я здесь, дядя Сасити! Я не забыла про вас. Бакин отдаёт ей свой фонарик. КУНИЁСИ. А меня, О-Эй! О-ЭЙ. Конечно, Куниёси! Она берёт и у него фонарик. Только О-Со остаётся стоять со своим фонариком в руках, не решаясь попросить. О-Эй подходит к ней сама и молча забирает фонарик. О-ЭЙ. И я иду по улицам, по аллеях, мимо храмов и часовен, смешавшись с толпой. Огоньки то угасают, то разгораются. И становится радостно, и одиночество покидает меня. Его прогоняют звуки музыки. Горят костры. Движутся фигуры. Это исполняются танцы «О-Бона» - пляски отошедших душ. А едва затихает музыка людей, как возникает другая – музыка цикад – летней японской ночи. Продолжается праздник, музыка которого перемежается стрёкотом цикад. О-Со танцует. Хокусай и Куниёси заворожено смотрят на неё. ХОКУСАЙ. (Бакину). Кто это? Посмотри, как она прекрасна! Как грациозна... словно ивовые ветви, которые колышит ветер. КУНИЁСИ. Словно рыбачьи баркасы на водной глади… БАКИН. Желание – вот причина всех страданий, из которых состоит жизнь. ХОКУСАЙ. Смотришь на неё и ощущаешь такую же прохладу, как под сенью вековых криптомерий в самые жаркие дни. БАКИН. Исполнится одно желание, и тут же на смену ему приходит другое. Люди хотят любви, богатства, славы, хотят постичь смысл жизни… А зачем? ХОКУСАЙ. Она вся открыта, как крылечко дома, что пытается кутаться в голые ветки глицинии… КУНИЁСИ. Она недоступна, как верхушки сосен и повисшие над ними клочья тумана. ХОКУСАЙ. Она одинока, как зимний пейзаж с покинутыми хижинами в бамбуковой роще. БАКИН. Все мы смертны. Жизнь проходит… Сколько было людей… И что от них осталось? Самое лучшее для человека – ничего не желать. Тогда кончатся страдания и наступит блаженное небытиё – нирвана. ХОКУСАЙ. Вот уж к чему я стремлюсь меньше всего! Ни минуты жизни не уступлю я за нирвану!.. (О-Со). Как тебя зовут?.. Куниёси убыстряет барабанный ритм. Бакин ходит с подносом в руках. На подносе рассыпаны рисовые зёрнышки. БАКИН. Гадаю на судьбу... Предскажу будущее за два рё! Кто рискнёт узнать своё будущее? Подходите, не бойтесь заглянуть судьбе в лицо. О-Эй. Дядя Сасити! Я хочу заглянуть в будущее. БАКИН. Ты? О-ЭЙ. Да. БАКИН. Зачем? О-ЭЙ. Просто так. БАКИН. Опять ты одна шляешься по базару. Где отец? О-ЭЙ. Не знаю. Его нет уже три дня. Наверное, опять пошёл бродить по стране. Он не может сидеть дома. БАКИН. Как он смеет так надолго бросать тебя?! О-ЭЙ. Я уже привыкла. Дома ему кажется, что жизнь проходит мимо, и он не успевает её зарисовать. Мир погибнет, если он не нарисует какую-нибудь стрекозу. БАКИН. Если любишь человека, всегда его оправдаешь. О-ЭЙ. Я устала сидеть одна. Погадайте мне, дядя Сасити. БАКИН. Что же ты хочешь узнать, О-Эй? О-ЭЙ. Всё. БАКИН. (Берёт горсточку риса, кидает на поднос перед собой) . Вот, гляди... Рядом с твоей дорогой идёт другая... Это значит, что рядом есть человек, который очень дорожит тобой. О-ЭЙ. Кто же это? Отец? Куниёси резко прекращает играть на барабане. КУНИЁСИ. Господин Хокусай! А это очень трудно – стать художником? ХОКУСАЙ. Если ты хочешь рисовать – никто не сможет запретить тебе это. КУНИЁСИ. Но я всего лишь – рассыльный в лавке. ХОКУСАЙ. Я тоже когда-то был рассыльным. Меня ругали за то, что я рисовал на обоях и на всём, что подвернётся под руку. Куниёси снова бьёт в барабанчик. Бакин продолжает гадать О-Эй. БАКИН. Отец само собой - он кольцом окружает твою жизнь. А с этим человеком... дороги идут рядом, но не... О-ЭЙ. ... Не пересекаются? БАКИН. Не пересекаются. Это ничего не значит. Главное, разглядеть и почувствовать его рядом, и тогда судьба повернётся к тебе лицом. О-ЭЙ. Ещё... Ещё что-нибудь. БАКИН. Ты вырастешь красивой, доброй, умной. Все будут любить и уважать тебя... Ты знаешь обувную мастерскую за углом? О-ЭЙ. Да, там такая крикливая хозяйка. Всегда гоняет детей. БАКИН. Она овдовела. Ей плохо одной. О-ЭЙ. Почему вы мне это говорите? БАКИН. Она хочет, чтобы я женился на ней... О-Эй. О-ЭЙ. Разве вы её любите, дядя Сасити? БАКИН. Разве это главное? О-ЭЙ. А что же главное? БАКИН. Накормить тебя ужином, девочка. Когда ты ела в последний раз? О-ЭЙ. Вчера. БАКИН. Вот видишь? О-ЭЙ. Не делайте этого, дядя Сасити. БАКИН. (Достаёт, спрятанную где-то в одежде раскрашенную деревян- ную куклу). Вот. Кукольник заплатил мне утром за гадание. Возьми. Вечером зайду - принесу что-нибудь поесть. Иди до- мой. Мне нужно работать... Гадаю на судьбу! Предскажу будущее! (Уходит). О-Эй играет с куклой. Куниёси стучит в барабан. У Хокусая в руках Появляется игрушечный дракон. ХОКУСАЙ. А вот страшный дракон сейчас налетит на твою принцессу и съест её! О-ЭЙ. (Счастливо). Отец! ХОКУСАЙ. (Выделывая фигуры высшего пилотажа над куклой). Ш-ш- ш! О-го-го! Какая аппетитная девочка! О-ЭЙ. Не ешь, не ешь меня! Играют, танцуя и дурачась. ХОКУСАЙ. А что же ещё с тобой делать? О-ЭЙ. Лучше пощади меня! Я тебе пригожусь! ХОКУСАЙ. Пригодишься? Для чего это? О-ЭЙ. Я тебя приручу! И ты будешь мне служить! ХОКУСАЙ. Вот как? О-ЭЙ. Ты будешь исполнять все мои желания! Разве это неинтересно? ХОКУСАЙ. Да уж... что может быть интересней! (Дракон из грозного превращается в послушного и робкого). Я уже дрожу перед тобой, моя повелительница! Приказывай! О-ЭЙ. Обними меня крепко-крепко! О-Эй бросается ему на шею. Хокусай подхватывает её и кружится с ней по сцене. Потом останавливается, сажает себе на колени, дарит дракона. О-ЭЙ. Я думала, ты опять надолго пропал. Где ты был? ХОКУСАЙ. Никогда не спрашивай - где я был. Я всегда с тобой. О-ЭЙ. Где ты нашёл дракона? ХОКУСАЙ. На помойке. Выбросить такого зверя - варварство! Я не мог равнодушно пройти мимо. О-ЭЙ. Пусть живёт у нас! Места хватит. ХОКУСАЙ. Я знал, что он тебе понравится. Тебе нравится всё одинокое и неприкаянное. Как я. О-ЭЙ. (Сильнее обнимая его). Отец! Я люблю тебя! Я так счастлива, что ты быстро вернулся! ХОКУСАЙ. Не сложно же тебя сделать счастливой. О-ЭЙ. Это плохо? ХОКУСАЙ. Это замечательно. Мне вот... для счастья нужно слишком много... Даже не знаю... как его... поймать. (Ловит её руку с куклой). О-ЭЙ. А что... для тебя счастье? ХОКУСАЙ. Что? О-ЭЙ. Да. Ну, когда-нибудь ты ведь испытываешь счастье. ХОКУСАЙ. Счастье это... Встань-ка. Тяжёлая стала. Растёшь... (Она вскакивает с его колен. Он встаёт, потирая поясницу). Счастье - это когда кончается приступ почечной колики! О-ЭЙ. Ты смеёшься надо мной! ХОКУСАЙ. Я искренен как никогда! Попробуй нарисовать дракона, у которого болит зуб. Смеётся, уходит. О-Эй сидит с куклой в одной руке и с драконом в другой. КУНИЁСИ. Госпожа О-Эй! Вы дома? О-ЭЙ. Да-да, Куниёси. Проходи, пожалуйста. КУНИЁСИ. Добрый день. О-ЭЙ. Добрый, Куниёси. Ты принёс? КУНИЁСИ. Конечно! Как вы просили. С алой бахромой. Вот поглядите. Хозяин специально ездил заказывать его. Поэтому дороже. (Он продолжает наигрывать). О-ЭЙ. (Берёт висящее неподалёку платье). Какое красивое! То, что надо. КУНИЁСИ. Вы извините, что дороже, чем мы договаривались. Я думал, такое найдётся у хозяина в магазине, но в магазине не было, и пришлось заказывать. О-ЭЙ. Ничего. У меня сейчас есть деньги. КУНИЁСИ. (Кивая на гравюры). Вы много работаете. О-ЭЙ. Да, заказы идут один за другим. С тех пор, как вышла книжка Бакина с иллюстрациями отца, к нам валом валят - кому то, кому это. Все хотят иметь работу именно Хокусая. Эта книжка сделала его модным художником. КУНИЁСИ. А он так и не появлялся? (О-Эй качает головой). И книжки- то этой не видел? О-ЭЙ. Ничего. Скоро придёт. Должен скоро прийти. (Прикладывая к себе платье). Я хочу быть красивой к его приходу. КУНИЁСИ. (С сочувствием). Вы так верите, что он скоро придёт? О-ЭЙ. Август на дворе. Праздник "О-Бон" скоро - он всегда прихо- дит помянуть близких. Умершие для него святы. К ним он относится с большей заботой, чем к живым. В "О-Бон" отец всегда приходит. (Вертит платье, примеряет). КУНИЁСИ. У вас много умерших? О-ЭЙ. Дедушка с бабушкой. Мама… О-ЭЙ. (Идёт за деньгами, ищет, отсчитывает, возвращается и протягивает посыльному). Вот, Куниёси. Этого хватит? КУНИЁСИ. Даже слишком... Возьмите обратно. О-ЭЙ. Нет-нет. Оставь себе. Работать посыльным в лавке - так тяжело. КУНИЁСИ. Спасибо, госпожа О-Эй. Вы очень щедры. О-ЭЙ.(Смеясь). Могу себе позволить. О-Эй распределяет по сцене картины и гравюры. Садится за работу. (В течение всего спектакля она будет постепенно заполнять работами Хокусая всё пространство сцены, так что к финалу вся сцена заполнится ими.) О-ЭЙ. Знаешь, мы долгие годы жили с отцом в нищете. Я всё время экономила, выкручивалась. Покупала продукты в самых дешёвых местах. Если бы не дядя Сасити - ну... теперь он писатель Бакин, - мы бы умерли с голоду. КУНИЁСИ. Я тоже хочу быть художником. Возьмите меня в ученики. О-ЭЙ. Я не умею учить, Куниёси... И где это видано, чтобы женщина учила мужчину? Спасибо за платье. КУНИЁСИ. Зачем вы губите свою жизнь, госпожа О-Эй? Вы ведь ещё молоды... О-ЭЙ. Тебе пора, мальчик. Удачной торговли. КУНИЁСИ. Вы всё время одна. Вот где он сейчас - ваш отец? Где? О-ЭЙ. Где? (Отвлекаясь от Куниёси, поворачиваясь в сторону Хоку- сая, словно предчувствуя его появление всем своим существом). КУНИЁСИ. (Эхом опять). Где? О-ЭЙ. (Эхом). Где? Где?.. (Она тянется к отцу и одновременно ухо- дит от него, совсем исчезая со сцены с новым платьем в руках). Куниёси сильнее стучит в барабанчик, и появляются Хокусай и О-Со. Нарастает музыка и шум волн. Морской берег. Слышен прибой. Хокусай выносит на руках О-Со. С её волос и одежды струится вода - Он вынес её из моря. Хокусай опускает женщину на прибрежный берег. Взгляд у неё отсутствующий. ХОКУСАЙ. Зачем ты хотела сделать это? О-Со молчит. Хокусай снимает с себя кимоно и укутывает женщину. Она не реагирует. ХОКУСАЙ. Я прошу тебя… Давай поговорим. Совсем немного… Поговори со мной. О-Со медленно переводит на него взгляд. О-СО. (Отстранённо). Я – ныряльщица за жемчугом. Море – моя работа. ХОКУСАЙ. С таким выражением лица на работу не идут. Я знаю лица ныряльщиц. Я не раз их рисовал и хорошо изучил. Их лица залюблены морем, они идут к нему привычно и устало. А ты шла – словно раз и навсегда. О-СО. Отпусти меня. ХОКУСАЙ. Ты успокоилась? О-СО. Да. ХОКУСАЙ. Как тебя зовут? О-СО. О-Со. ХОКУСАЙ. Ты - очень красивая. О-СО. Я знаю. ХОКУСАЙ. Почему ты хотела сделать это? О-СО. Мне надоело. ХОКУСАЙ. Жить? Разве ты уже всё узнала? О-СО. Может, и не всё, но того, что узнала, мне достаточно. ХОКУСАЙ. Кто он? О-СО. Кто? ХОКУСАЙ. Тот, кто тебя бросил? О-СО. Это неважно. Ничего уже не важно. ХОКУСАЙ. Ну, хорошо. Это, действительно, уже не важно. Что бы там ни было в твоём прошлом, давай считать, что ты сейчас родилась заново. Та – прежняя О-Со – умерла. Утонула. И родилась другая. И ничего у неё нет – только вот этот берег. Это море, Волны. Раковины. Вымокшая одежда… И впереди – другая жизнь. О-СО. Ты хочешь, чтобы я… Тебе от меня что-то нужно? Возьми. Мне всё равно. И отпусти. ХОКУСАЙ. Нужно. Очень нужно. Но только не то, что ты подумала. Я давно искал такую натурщицу. Если бы ты согласилась позировать мне... О-СО. Ты - художник? ХОКУСАЙ. Да. О-СО. Нет. Мне это не надо. ХОКУСАЙ. Подумай. Не у каждой девушки есть возможность продлить свою земную жизнь... в картинах. Каждый изгиб твоего тела останется на века. Тебя давно уже не будет, а люди, вглядываясь в черты твоего лица, будут пытаться разгадать твою судьбу. Поверь, мне очень важно, чтобы ты согласилась позировать. Художникам порой не хватает жизни, чтобы найти такую натуру, а мне вдруг так повезло... Когда я увидел тебя,.. у меня дыхание перехватило. О-СО. А ты что - настоящий художник? ХОКУСАЙ. Скажи, что тебе нарисовать? О-СО. Нарисуй мне... краба. (Хокусай рисует на песке всё, что она говорит). Ага... О... Похоже... Тогда нарисуй волну... Хм... Тогда нарисуй всё, чего ты хотел, но не получил... Тогда нарисуй женщину, уставшую от жизни. ХОКУСАЙ. Только это будешь не ты. С тебя я нарисую женщину, кото- рой кажется, что она устала. На самом же деле она переполне- на жизнью через край. И хочет всё новых и новых ощущений. И думает, что смерть - одно из них. О-СО. Рисуй. ХОКУСАЙ. Ты согласна? О-СО. Да. У тебя есть мастерская? ХОКУСАЙ. Есть. Но она в Эдо. (Он делает наброски с девушки прямо на песке). Меня зовут Хокусай. О-СО. Хокусай - значит, одержимый рисунком... ХОКУСАЙ. Так и есть. О-СО. В Эдо у тебя, конечно, семья? ХОКУСАЙ. Там у меня дочь, друзья, ученики... Иногда я бросаю их всех и ухожу бродить по Японии. Я должен знать о Японии всё. О-СО. И всё нарисовать. ХОКУСАЙ. Да. Только тогда я создам мир, в который можно уйти на- всегда. О-СО. (Разглядывая его набросок). Неужели я такая умная? ХОКУСАЙ. Ты не умная, ты мудрая. Это разные вещи. Ты посидишь тут? Я схожу за бумагой. Это недалеко. Там, возле дороги остался мой костёр и вещи. О-СО. Иди. ХОКУСАЙ. Пойдём вместе. О-СО. Я посижу. ХОКУСАЙ. Ты дождёшься меня? Не исчезнешь? О-СО. Кто же отказывается от вечности? Хокусай уходит, пятясь назад, словно боясь выпустить О-Со из виду. Женщина стоит неподвижно, рассматривая его рисунки на песке, потом всё развеивает ногой и не спеша уходит. Через некоторое время появляется Хокусай с бумагой и краска- ми. О-Со уже нет. Нарастает ритуальная праздничная музыка. КУНИЁСИ. Госпожа О-Эй! О-Эй отзывается ему из-за кулис. О-ЭЙ. Да, Куниёси! КУНИЁСИ. Пожалуйста… поговорите с вашим отцом… Может быть, он возмёт меня в ученики… Если это не слишком наглая просьба… О-ЭЙ. Я попробую, Куниёси… Куниёси отходит вглубь сцены. Он становится невольным свидетелм всего того, что затем происходит в доме Хокусая. Но его никто не замечает, а сам он никак не может выбрать момент, чтобы сказать о себе. Хокусай приходит домой. Куниёси смущается и боится приблизиться к нему. Хокусай видит рисунки О-Эй и начинает пристально разглядывать их. Появляется О-Эй уже в новом платье. О-ЭЙ. Отец! Он не обращает на неё внимания, продолжая разглядывать работы. ХОКУСАЙ. Вот этот неплох... Этот тоже... А здесь... Нет, здесь линии должны быть тоньше и нежнее. Неужели ты не чувству- ешь?! Ты, моя дочь, не чувствуешь таких простых вещей?!. А это очень хорошо... Ты могла бы стать хорошей художницей, О-Эй, если бы я с тобой занимался. О-ЭЙ. Мне хватает того, что ты хороший художник, отец. Я так рада, что ты вернулся. ХОКУСАЙ. Завтра сходим на кладбище... О-ЭЙ. Конечно... Ты теперь долго не уйдёшь? Побудешь со мной? ХОКУСАЙ. Я встретил женщину, О-Эй. О-Эй. Ты женишься? ХОКУСАЙ. Да нет. Она не для этого. О-ЭЙ. А для чего? ХОКУСАЙ. Она, наверное, шлюха... Но это не важно. Помнишь, О-Сэн, девушку из чайного домика, которую всю жизнь рисовал Харуно- бу? О-ЭЙ. Помню по рисункам. Настоящая красавица. Теперь она уже сос- тарилась. ХОКУСАЙ. И я встретил женщину, которую хотел бы рисовать всю жизнь. О-ЭЙ. Я очень рада за тебя, отец. ХОКУСАЙ. Радоваться особо нечему. Она сбежала от меня... Попробую рисовать по памяти... Но это всё не то. О-ЭЙ. Зато теперь ты хотя бы знаешь, что она существует... ХОКУСАЙ. (Опять приглядываясь к её рисункам). Что? Ты подписываешь свои рисунки моим именем? Я бы никогда, слышишь, никогда не провёл такую неточную линию! Да как ты смела делать это?! О-ЭЙ. Только благодаря мне, тебя ещё не забыли в Эдо! Твоё имя на слуху, и к нам постоянно поступают заказы. ХОКУСАЙ. Мне плевать, помнят меня или нет. Мне никто не нужен! О-ЭЙ. И ты никому не нужен! Никому! Только мне! Я выбиваюсь из сил, чтобы существовала мастерская под твоим именем, а ты вместо того, чтобы сказать спасибо, орёшь на меня! ХОКУСАЙ. Я жалею, что ты выросла, и тебя нельзя бить! О-ЭЙ. Отчего же? Давай! Я в твоей власти! ХОКУСАЙ. (После паузы). Я только вернулся, а тебя уже слишком много в моей жизни... Пойду проведаю своего печатника. О-ЭЙ. И... не отдохнёшь с дороги? ХОКУСАЙ. Я не устал. Порадую старика новыми картинками. О-ЭЙ. А я?!. Отец! А мне показать?! ХОКУСАЙ. А ты... сама продолжай создавать образ бессмертного мас- тера. У тебя неплохо получается. Хокусай уходит. О-Эй плачет, потом рассматривает свои работы и начинает их рвать. Входит О-Со. О-СО. Эй! Ты что делаешь, помешанная! Не смей трогать! (Отбирает у О-Эй рисунки). Положи это! (Дерутся из-за рисунков). О-ЭЙ. Отдай! О-СО. Ни за что! Разве можно рвать такую красоту?! Кто тебе раз- решил? Где хозяин?! Кто тебя впустил сюда? О-ЭЙ. Это тебя кто впустил? Я тут хозяйка! О-СО. (Замирая). Ты хозяйка? Ты жена господина Хокусая? О-ЭЙ. Я его дочь. А ты кто? О-СО. Не может быть. Жена ещё смогла бы разозлиться на мужа, что- бы так ему навредить (Показывает на порванные листки), но дочка!.. Не может быть, чтобы ты его так не любила! О-ЭЙ. Я?.. Да я за него умру!.. Да что ты понимаешь? Я за ним с детства, как за малым ребёнком! О-СО. Тем более! О-ЭЙ. Это не его работы. О-СО. А чьи? О-ЭЙ. Это мои жалкие копии. Я пыталась копировать его манеру. О-СО. (Внимательно разглядывая). Вот здорово... Ну и ну... Никог- да бы не подумала, что обыкновенная женщина может так рисо- вать... Послушай... Подари мне какую-нибудь... Или продай! О-ЭЙ. Ты за этим пришла? О-СО. Д-да... Мне сказали, что здесь живёт очень хороший худож- ник. О-ЭЙ. (Пристально вглядываясь в О-Со). Зачем тебе? О-СО. Так... Люблю всякие картинки. Повешу - стану любоваться... (Одну из картин крутит в руках). О-ЭЙ. Ты ж в них ничего не понимаешь. О-СО. Почему это? О-ЭЙ. Эта, которая тебе больше других понравилась, самая некудыш- няя. И сюжет пошлый, и техника примитивная. О-СО. Тебе какая разница, если платят деньги? Я её беру. О-ЭЙ. У тебя выразительное лицо. Тебя интересно рисовать. Ты бы понравилась отцу. О-СО. Так сколько стоит? (О-Эй не отвечает, тогда О-Со достаёт и протягивает деньги). На. Хватит? Держи. Ну? (Кладёт рядом с О-Эй). Я её беру. О-ЭЙ. Подожди... куда же ты? О-СО. А что такое? О-ЭЙ. Разве ты не хочешь повидать отца? О-СО. Я уже взяла картинку. О-ЭЙ. Эта - моя. А отцовские ты посмотреть не хочешь? У него... много новых. Он долго странствовал и, наконец, вернулся. О-СО. Он сейчас придёт? (Бросается к двери). О-ЭЙ. Нет-нет. Он ещё не скоро придёт. Я хотела предложить тебе чаю. Я бы показала тебе другие, ранние его работы. О-СО. Я ведь ничего не понимаю. О-ЭЙ. Я объясню. Это не сложно. Пожалуйста, останься. О-СО. Зачем тебе это? О-ЭЙ. (Изо всех сил пытается удержать её до прихода отца). Ты мне понравилась. Мне бы... хотелось познакомиться с тобой получ- ше. Правда. Знаешь, я так редко выхожу из дому и общаюсь с людьми. Я почти всё время за работой. Заказчики и печатники - вот все, кого я вижу. А подруг у меня, вообще, нет. О-СО. Жаль, если так. Но из меня вряд ли выйдет подруга. Я не люблю женщин. К тому же, я никогда не сижу на одном месте. Это скучно. Так что со мной не подружишь. О-ЭЙ. Дружить не обязательно очень растянуто во времени. Иногда дружба может уместиться... в чашечку чая. Посиди немного - я быстро. (Заваривает чай). В это время приходит Бакин. БАКИН. Добрый день, О-Эй. О-ЭЙ. Дядя Сасити! БАКИН. У тебя гостья? О-ЭЙ. Да... Вот... Это... Моя подруга. БАКИН. Рад вас видеть. Рад, что у тебя появилась подруга. О-СО. В её годы лучше бы у неё появился друг. А вы кто? О-ЭЙ. Господин Бакин - известный писатель и друг моего отца. О-СО. Что-то я слышала. Про любовь пишете? БАКИН. Конечно. О-СО. Правда? Про любовь? Значит, вы всё про неё знаете? Всё можете объяснить? БАКИН. Я пишу только то, что чувствую. О-СО. Как странно... Бакин и О-Со смотрят друг на друга. О-Эй ревнует. О-ЭЙ. А вот и чай!.. Отец делал иллюстрации для книги дяди Сасити. Это роман о Касанэ, убитой её мужем. О-СО. Не знаю. О-ЭЙ. Ну, как же! Все бродячие сказители пересказывают эту историю. О-СО. И что в ней такого? О-ЭЙ. Она была злой, отвратительной, вредной. Муж не выдержал, утопил её, а потом женился на другой - молодой и нежной. О-СО. Что ещё можно ждать от мужчины. БАКИН. Это не всё. За каждое преступление грядёт расплата. Приз- рак убитой стал являться по ночам к молодой жене, и та по- кончила жизнь самоубийством. О-СО. Хороша расплата. Почему, если зло совершают мужчины,то расп- лачиваются за это их женщины? БАКИН. Вы, наверное, много страдали? О-СО. Думаю не больше, чем вот она, к примеру. (Кивает на О-Эй). А где ваша жена, писатель? БАКИН. Она давно умерла. О-СО. А вы женились на молодой и нежной… БАКИН. Нет, я не женился больше. Эти сравнения говорят о том, что вы очень далеки от литературы и принципов изложения.Вы слишком буквально воспринимаете... О-СО. Вы же сами сказали, что пишете только то, что чувствуете. БАКИН. Вы не поняли... О-СО. Ты будешь последней дурой, если выйдешь за него замуж. Его умершая жена не даст тебе покоя. БАКИН. Моя жена умерла сама. Моя жена умерла сама! О-ЭЙ. Успокойтесь же, дядя Сасити! Все помнят, как ваша жена впа- ла в безумие. Эта женщина, О-Со, она чужая здесь. Она никого не знает. БАКИН. Да, я ненавидел жену, потому что она не давала мне писать! Она выходила из себя, когда я брался за бумагу. Её интересо- вала только прибыль от её мастерской. Ты же помнишь, ты пом- нишь, как я целыми днями чинил обувь! О-ЭЙ. Я любила смотреть, как вы работаете. БАКИН. Я ненавидел эту обувную мастерскую! Я ненавидел её деньги! Я знал, что когда-нибудь продам всё это и... буду только пи- сать! О-ЭЙ. Не надо, не надо, дядя Сасити, не мучайте себя, всё прошло. БАКИН. Я ждал её смерти, я хотел её смерти, но я пальцем не тронул её, клянусь тебе, О-Эй. Клянусь твоей чистотой. Я не знаю девушки чище, чем ты, О-Эй. О-ЭЙ. Может быть, это не так уж и хорошо. БАКИН. Что? О-ЭЙ. Быть такой чистой. БАКИН. Я заплатил годами жизни, О-Эй. О-ЭЙ. А вот отец... Он ни за что не платит, он всегда живёт так, как ему хочется, ни под кого не подстраиваясь. Он ни в чём не сдерживает себя... Может быть, поэтому он... великий ху- дожник. БАКИН. Он великий проходимец и великий нахал, О-Эй. Он вечно бро- сает тебя на произвол судьбы, а ты ещё его защищаешь. О-ЭЙ. Дядя Сасити, отец вернулся. БАКИН. Видел. О-ЭЙ. Видели? Где? БАКИН. Он... он садился в лодку с дочкой печатника. Вполне в его духе: не успел домой заглянуть, а уже морочит голову всем подряд женщинам в Эдо. О-Эй проливает чай. БАКИН. Что с тобой, О-Эй? О-ЭЙ. Я что-то не так сделала? Что я опять не так сделала? Бакин помогает ей поднять упавшую посуду. БАКИН. Святой Нитирэн! Ты вся дрожишь… О-Со наблюдает за ними. О-СО. Зачем вы ходите сюда, писатель? Вам хочется быть возле чужой любви? БАКИН. (О-Эй). Ты больна? О-СО. Она больна. Она страшно больна. (Нервно смеётся). БАКИН. Что она говорит, О-Эй? Чем ты больна? О-СО. Здесь, кажется, все больны. О-ЭЙ. (О-Со). Ты… Уходи. О-СО. Значит, я права? О-ЭЙ. Уходи! О-СО. Одинокий художник! Голые ветки глицинии! Не так уж он одинок – у него ведь есть дочь. Взрослая дочь. Какая я глупая! (Смеётся). О-ЭЙ. Грязная! Мерзкая женщина! Прочь из моего дома! О-СО. Не грязнее, чем ты… О-Со уходит. Следом за ней незаметно уходит и Куниёси, боясь упустить её из виду. Некоторое время бакин и О-Эй стоят неподжвижно. БАКИН. Голые ветки глицинии. О-ЭЙ. (Ёжится, словно ощущает себя голой). Нет! Замолчите! Нет! Нет! Она хватается за голову и замирает так, словно голова её сейчас расколется. На пороге появляется Хокусай. О-Эй встречается с ним взглядом. О-ЭЙ. Нет! ХОКУСАЙ. Что? БАКИН. (После паузы). Здравствуй, Тэцудзо. Ты, наконец, появился. Ты знаешь, как трудно ей одной! ХОКУСАЙ. Почему - одной? У неё есть ты. Ты ведь не дашь ей уме- реть с голоду? Она росла на твоих глазах. Бакин берёт свою книгу и запускает ею в Хокусая. Хокусай уворачивается и ловит книгу на лету. Он разглядывает её, подносит к лицу, открывает. ХОКУСАЙ. Вышла в конце концов. Ну-ка, ну-ка. Хороша... хорошая печать... Иллюстрации вышли отлично. Спасибо, Сасити.(Нюхает). Как хорошо пахнет свежей краской! Я слышал о ней несколько раз, пока ходил по стране. Сначала удивлялся, что люди знают моё имя, а потом понял почему - они читают твою книжку. БАКИН. Не преувеличивай. Многие берут её только из-за твоих ил- люстраций. О-ЭЙ. Я заварила чай. Он, наверное, уже остыл. ХОКУСАЙ. Не страшно... Что это у вас тут разбросано? Вы рвали ри- сунки? О-ЭЙ. Это... мои... Плохие... Которыми я недовольна. ХОКУСАЙ. Позволь мне решать, чем я доволен и чем не доволен в тво- их работах. Больше не смей этого делать без меня! О-ЭЙ. Отец... Я должна сказать тебе... ХОКУСАЙ. Что? Что такое? У тебя такое лицо, словно случилось что-то сверхъестественное. Что могло случиться?.. Ты беременна? О-ЭЙ. За что? За что ты так со мной?! БАКИН. Лучше бы ты опять ушёл. ХОКУСАЙ. Это мне запросто. Я только думал, что вы уже соскучились. О-ЭЙ. Сюда приходила твоя женщина. ХОКУСАЙ. Какая именно? О-ЭЙ. Ну... мечта, которую ты встретил и потерял. ХОКУСАЙ. О-Со! Когда? Где она?.. О-ЭЙ. Она ушла. ХОКУСАЙ. Что-о-о?! И ты не удержала её до моего прихода? О-ЭЙ. Я не смогла... ХОКУСАЙ. Она сама пришла, а ты её упустила?.. Ты... Ты... (Готов ударить О-Эй. Бакин встаёт между ними). Я не могу жить без неё! Я дышать не могу, а ты её упустила?! Какая ты мне дочь после этого?! (Бакину). И ты... Ты... Вам наплевать, вам наплевать!.. Больше никогда, слышишь, никогда никто не купит ни одной твоей бездарной книжонки, потому что я не стану делать тебе иллюстрации! Хокусай уходит, бросив принесённые с собой рисунки. О-ЭЙ. (Хочет бежать за ним, но Бакин её удерживает). Отец! Отец! Вернись! Не надо, отец! Не бросай меня снова! Она падает на пол, рыдает, Бакин утешает её. Постепенно она успокаивается, на глаза ей попадается один из брошенных Хокусаем рисунков. Она берёт его, начинает разглядывать, передаёт Бакину, потом другой и так далее, постепенно они перебирает все работы. На лицах их сменяются - потрясение, удивление, преклонение, вос- торг и - просветлённая радость. О-ЭЙ. Я должна была удержать её... Они пропадают во мраке. Улица вечернего Эдо (старое название Токио). На улице - озябшая О-Со. Её догонает Куниёси - мальчик-посыльный из магазина платьев и тканей. Он несёт большую корзину с разным товаром. О-Со поплотнее кутается в одежды. КУНИЁСИ. О-Со! О-СО. Откуда ты меня знаешь? КУНИЁСИ. Случайно услышал твоё имя… Там… на празднике… О-СО. Да… КУНИЁСИ. Ты танцевала… О-СО. Ты уже давно идёшь за мной, мальчик. Что тебе надо? КУНИЁСИ. Я… хотел… Вот… (Роется в своей корзине с товаром и достаёт оттуда шёлковый платок.) Шёлковый платок… Подарить… Тебе пойдёт этот цвет… О-СО. Ведь это товар, который ты разносишь. КУНИЁСИ. Ничего. Я скажу клиенту, что потерял, а хозяину заплачу из своей дневной выручки. О-Со не берёт. КУНИЁСИ. Пожалуйста, возьми. Ты… ты… такая… О-Со усмехается, берёт подарок. О-СО. Чего ты хочешь? КУНИЁСИ. Позволь мне… поцеловать тебя… О-Со видит, как появляется Хокусай и издали смотрит на них. О-СО. Целуй. Куниёси подходит ближе и целует О-Со. ХОКУСАЙ. Подожди, мальчик. Может быть, я предложу тебе нечто большее… КУНИЁСИ. Мне ничего больше не надо. ХОКУСАЙ. Ты ведь хочешь стать художником? Куниёси оборачивается, но О-Со опять привлекает его к себе. О-СО. Не думай про все эти творческие штуки. Пока ты ещё умеешь воспринимать женщину как женщину, а не как предмет для рисования. Уйдём со мной! КУНИЁСИ. Куда? О-СО. На край света. Я покажу тебе страну. Ты увидишь морские волны, лесистые скалы Ицукусимы, черноволосых женщин – искательниц жемчуга, аистов, стряхивающих с себя снег, рыбаков, обвязанных плавательными поясами, странников, монахов, увидишь, как собирают рис и пакуют его в мешки из соломы… Я сделаю тебя счастливым… КУНИЁСИ. (Зачарованно слушавший её). Я пойду за тобой, куда угодно. Никогда я не встречал женщины прекраснее, чем ты. Я хочу, чтобы ты любила меня... ХОКУСАЙ. Ты хочешь жить свою жизнь ради женщины, которая может предать в любую минуту? Ты хочешь стать никому ненужным бро- дягой, ничего не умеющим и не значащим на этом свете?! Жен- щина может себе позволить быть просто женщиной, но мужчина должен что-то уметь! Послушай, мальчик, не ходи с ней. И я возьму тебя в ученики. Я научу тебя рисовать. Я покажу тебе Японию, но по-другому. Ты увидишь её как художник, ты смо- жешь навсегда запечатлеть любимые понравившиеся тебе места. Я сделаю твой взгляд острым, а руку точной. Я ничего не возьму с тебя за учёбу. КУНИЁСИ. Это возможно? Я никогда не рисовал. ХОКУСАЙ. Кого угодно можно научить рисовать. Если ты только очень захочешь этого, я сделаю тебя первоклассным мастером. О-СО. Что ты слушаешь человека, который сам бродяга! ХОКУСАЙ. Соглашайся, малыш! Жизнь сама по себе ничего не значит. Значит только то, ради чего живёшь. О-СО. Ради любви! ХОКУСАЙ. Какую любовь она даст тебе? Короткую, человеческую, сиюминутную, после которой останется только горечь. Я научу тебя другой любви - вечной, божественной, всеобъемлющей! Я научу тебя любить каждое рисовое зёрнышко, каждое птичье пе- ро. Любой дурак может быть счастливым в объятиях страстной женщины. Я научу тебя быть счастливым не только от женской любви, а от всего - от дорожной пыли, которую поднимают твои сандали, до звёзд, горящих над твоей головой, когда идёшь в ночи и никого вокруг. От всего, от всего будешь ты счастлив, от любой мелочи, потому что сможешь удержать её на земле - в своих рисунках. Удержать мгновение - более сладостной власти не существует. О-СО. Не слушай его! Нет ничего прекраснее того, что невозвратно и неповторимо! Я зову тебя жить! ХОКУСАЙ. А я зову тебя никогда не умирать! О-СО. Но и не жить! ХОКУСАЙ. Чему она может научить тебя? А я открою тебе мир. КУНИЁСИ. Вы не обманете меня, господин? ХОКУСАЙ. Обманывать - женское занятие. КУНИЁСИ. Я стану художником, как вы? ХОКУСАЙ. Ты станешь художником сам по себе. Ни как я и ни как кто-то другой. КУНИЁСИ. Я иду с вами. О-СО. Нет! Ты не мужчина! КУНИЁСИ. Извини... ХОКУСАЙ. Идём, малыш. (Улыбается О-Со, одержав над ней победу). Куниёси идёт за Хокусаем. Хокусай оглядывается на одинокую фигурку О-Со. ХОКУСАЙ. (О-Со). Мой дом по-прежнему открыт для тебя. Ты будешь сыта, одета, обута, ты сможешь ходить, куда захочешь, и делать, что захочешь. Взамен я прошу только одного - рисовать тебя. Что ещё тебе нужно? Хокусай и О-Со долго смотрят друг на друга. Потом Хокусай уходит. Куниёси уходит за ним. О-Со стоит в одиночестве на темнеющей улице. ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕТихо вступает музыка "О-Бона". Опять выходит О-Эй с картинамиХокусая и развешивает их дальше - справа налево - вдоль сцены. Может быть, это "Сто видов горы Фудзи". Некоторое время она смот- рит на них, потом начинает рисовать. Сзади к ней приближается Ба- кин, из-за спины наблюдает за её движениями. БАКИН. Ты рисуешь его по памяти? О-ЭЙ. Что мне ещё остаётся? БАКИН. Похож. О-ЭЙ. Спасибо. БАКИН. (Ревность мучает его). Я вышел прогуляться... Я весь день работал над романом... Знаешь, терпеть не могу, когда в тушь попадает камушек. Такой противный звук получается "скрип-скрип". Начал растирать новую палочку туши, а к тушнице прилип волосок! О-ЭЙ. Я это понимаю. БАКИН. Я всё бросил и пришёл к тебе. (О-Эй молча рисует). Иринати готовит твой любимый плов. Приходи ко мне поужинать. О-ЭЙ. Последнее время, мне не очень уютно бывать у вас, дядя Са- сити. Иринати так смотрит на меня, словно я последний кусок хлеба вынимаю у неё изо рта. БАКИН. Она всего лишь служанка. О-ЭЙ. Тем более. Нельзя обижать тех, кто от нас зависит. БАКИН. (С отчаянием). Что мне делать, О-Эй? Выгнать её? О-ЭЙ. Не старайтесь казаться жестоким, дядя Сасити. К вам это не идёт. БАКИН. Скажи, что мне делать? О-ЭЙ. (Любуясь своим рисунком). Помните, вы читали мне в детстве из Сэй-Сёнагон: "Пусть луна и солнце переменят свой лик, но этот прекрасный лик тысячу лет пребудет неизменным". БАКИН. Ты помнишь, как я читал тебе? О-ЭЙ. А ещё там было... "Какими ничтожными кажутся мне те женщи- ны, которые, не мечтая о лучшем будущем, ревниво блюдут своё будничное семейное счастье!" БАКИН. О, Святой Нитирэн! О каком лучшем будущем ты мечтаешь, О-Эй? О-ЭЙ. О смерти. БАКИН. О смерти? О-ЭЙ. Да нет, дядя Сасити. Я напугала вас... Я жду "О-Бон". БАКИН. Но он только что был. О-ЭЙ. И будет снова. Пройдёт год. Год - это совсем не много. Опять вступает музыка. Куниёси стучит в свой барабанчик. Когда же О-Эй и Бакин затемняются, он откладывает барабан и уст- раивает костёр, приносит охапку хвороста, раскладывает вещи свои и Хокусая. Зелёная местность в предгориях Фудзиямы. Священная гора вы- сится вдалеке. Появляется Хокусай. Он идёт, высоко поднимая ноги и по-птичьи выгибая руки. Он изображает цаплю. Куниёси хватает бумагу и кисточку и начинает зарисовывать, пытаясь ухватить движение учителя. ХОКУСАЙ. Вот так! Вот так! Ну, теперь видишь? КУНИЁСИ. Кажется, да. ХОКУСАЙ. (Он бегает вокруг костра, имитируя вспугнутую птицу). Вот! Вот! Вот так! (Заглядывает в рисунок Куниёси). Уже луч- ше. А в прошлый раз были не аисты, а мартышки какие-то! Экий ты непластичный! Ладно, давай ужинать. Куниёси откладывает бумагу и подбрасывает хворосту в костёр. ХОКУСАЙ. Один художник решил как-то написать спящего кабана. За- дался он этой целью и долго работал, наконец, ему показа- лось, что всё вышло... КУНИЁСИ. И что? Правда, вышло? ХОКУСАЙ. Чтобы проверить достоверность рисунка, он показал его бывалым охотникам - вот так же на привале за огоньком - вы- пивал с ними сакэ... Они очень восхищались картиной. Они го- ворили:"Ой, как точно, какой он хороший мастер!" И тогда он спросил, что же они там видят. И все они в один голос ответили: "Как что? Мёртвого кабана"... (Куниёси смеётся). Это не смешно, малыш. Это трагедия. Он ушёл и рисовал кабана снова и снова... Пока, наконец, охотники не сказали - да, этот кабан живой, он только уснул ненадолго. Понимаешь ты, о чём я говорю? КУНИЁСИ. Понимаю, учитель. (Готовит ужин у костра). ХОКУСАЙ. А ну-ка брось свою стряпню. Сядь вот сюда. КУНИЁСИ. Вы же проголодались. ХОКУСАЙ. Успеется. Возьми бумагу. Видишь Фудзи? Нарисуй её отсюда. Куниёси послушно садится, разворачивает бумагу, берёт кисти, смотрит на гору. ХОКУСАЙ. Посмотри. Всё вокруг преходяще. Облака рассеются. Мы умрём, состарятся и рухнут вон те домики в долине, а Фудзи всё будет стоять... Ни один иностранец ещё не ступал на её склоны. Только своих детей допускает она до себя. (Куниёси хочет рисовать, но ему неудобно, он отодвигается). Нет-нет, именно отсюда. КУНИЁСИ. (Пытается рукой разогнать дым от костра). Но, учитель, отсюда не совсем удобно. Дым застит мне гору. Я почти её не вижу. ХОКУСАЙ. Эх, ты! В этом вся и прелесть картинки. Фудзи сквозь дым... Погляди, как колеблется воздух над костром и колеблются контуры Фудзи. Вечная неколебимая гора, которая переживёт всех нас, она легка и податлива в дымных отблесках, она подрагивает как стыдливая женщина, грудь которой напряглась под лёгкой кисейной тканью... КУНИЁСИ. Я опять не заметил главного?.. ХОКУСАЙ. У тебя ещё есть время. Настоящим мастером... можно стать только к концу жизни. КУНИЁСИ. Но ведь ваша жизнь в самом зените, а вы уже мастер. ХОКУСАЙ. Я?.. Я жалкий подёнщик в храме природы... Мне ещё очень далеко до совершенства. КУНИЁСИ. Ну, если вы так о себе, то о чём мне тогда мечтать? ХОКУСАЙ. Мечтай о том, что когда-нибудь тебе исполнится сто лет и ты достигнешь совершенства. КУНИЁСИ. Сто лет? Вы шутите, учитель? ХОКУСАЙ. Я серьёзен как никогда. КУНИЁСИ. А когда вы звали меня за собой и обещали подарить мас- терство, то имели в виду именно этот срок? ХОКУСАЙ. Я имел в виду работу до изнурения... до истощения, до... прозрения, малыш... КУНИЁСИ. Зачем? Зачем мне нужно будет всё это в сто лет? Я, может быть, и не доживу. Не такого я здоровья. Но даже если мне так не повезёт, что я сделаюсь дряхлым стариком, зачем мне будет нужно мастерство так поздно, что я уже вряд ли смогу держать в руках кисть?.. ХОКУСАЙ.Ты, кажется, пожалел, что пошёл со мной? Сегодня... впер- вые за пять лет... КУНИЁСИ. Да нет... Я... что вы... ХОКУСАЙ. Тебя никто не держит. Ты волен покинуть меня. КУНИЁСИ. Покинуть? ХОКУСАЙ. Да. Уходи. КУНИЁСИ. ...Конечно, сейчас вам легко оттолкнуть меня, я вам не нужен. Я уже не могу отнять у вас О-Со. ХОКУСАЙ. Ты до сих пор не можешь простить мне свой выбор? Уходи. Из тебя не выйдет художника. КУНИЁСИ. Не правда! Вы говорили, что я талантлив! Вы говорили, что у меня лёгкая рука и точный глаз! Вы хвалили меня все эти годы, а если что-то не получалось, успокаивали!.. Вы врали мне, господин Хокусай?! ХОКУСАЙ. Нет, я не врал тебе. Всё это так... И лёгкая рука, и точный глаз. И со всем этим ты можешь стать отличным ремес- ленником и хорошо зарабатывать на жизнь гравюрами, портрета- ми богатых людей, росписью и узорами. Я не обманул тебя. Я научил тебя всему, что ты смог взять сам. Я не об этом. Я о... призвании художника. КУНИЁСИ. Вы любите высокие слова... ХОКУСАЙ. А ты любишь низкие? Это опять не в твою пользу, малыш. КУНИЁСИ. Я ухожу... ХОКУСАЙ. Вот и хорошо. (Начинает устраиваться на ночлег). КУНИЁСИ. Я пойду искать О-Со. ХОКУСАЙ. Желаю удачи. ХОКУСАЙ. Теперь у меня есть профессия, и я смогу... смогу прийти к женщине не с пустыми руками. ХОКУСАЙ. Конечно, если профессия нужна только затем, чтобы было с чем прийти к женщине... ты ещё не ушёл? (Зевает, отворачивается спать). КУНИЁСИ. (Делает несколько шагов, возвращается). Вы легли, не по- ужинав. ХОКУСАЙ. Ты же ничего не приготовил. Куниёси опять начинает возиться с костром и едой. ХОКУСАЙ. И не клади столько перца, как в прошлый раз. Все внут- ренности мне сжечь хочешь. КУНИЁСИ. Перца уже нет. И рис на исходе. За последнюю неделю нам не удалось обменять ни одной картины. ХОКУСАЙ. Вкусно пахнет. Нет, что ни говори, а одно призвание у тебя есть бесспорно. (Подсаживается к костру, Куниёси протягивает ему миску). Скоро возвращаться в Эдо. КУНИЁСИ. Пора бы уже. ХОКУСАЙ. Что ты запомнил лучше всего на этот раз? КУНИЁСИ. Храмы Киото. Картины там, как живые... Особенно работы Канаока... ХОКУСАЙ. А знаешь историю про лошадь, которая вытаптывала рисовые поля? КУНИЁСИ. Нет. ХОКУСАЙ. Ну, как же... Повадился кто-то вытаптывать каждую ночь поля у Киото. Крестьяне залегли в засаду. Стемнело. Прибегает лошадь и давай резвиться. Погнались за ней - да куда там - вроде вот-вот поймают, а никак! Под утро настигли у самых ворот храма. И тут лошадь исчезла совсем. Всё вокруг обшарили - нет нигде. И вдруг смотрят на картину Канаока, а на ней - стоит вся в пене, тяжело дышит та самая лошадь... только что сюда вскочила после бешенной скачки. Вот как Канаока нарисовал лошадь, так что она оживала по ночам. Голос Хокусая становится тише, Куниёси завороженно слушает его. Свет меркнет. Воцаряется глубокая ночь. В этой ночи постепенно начинают мелькать, то приближаясь, то удаляясь красно-зелёные фонарики, в которых души умерших японцы приносят с кладбища домой - чтобы они погостили три дня, а потом относят обратно на кладбище. В свой дом входит О-Эй, неся с собой три фонарика. О-ЭЙ. Так. Бабушку сюда. Дедушку сюда. А маме будет хорошо вот тут. Тебе хорошо, мама? Отсюда видна вся комната и двор немножко. Конечно, три дня это очень мало, мои дорогие, чтобы побыть дома. Но это лучше, чем ничего. Я люблю вас, и отец вас очень любит. Вчера он пришёл очень поздно и устал с дороги. Спешил, чтобы повидаться с вами. (Начинает хлопотать по хозяйству). В комнате, неслышно ступая, появляется О-Со. О-СО. Эй... О-Эй. О-ЭЙ. (Оборачивается). Ты?.. О-СО. С праздником тебя. О-ЭЙ. Спасибо. О-СО. Я случайно оказалась в этом квартале и... О-ЭЙ. Не надо оправдываться, О-Со. Я рада, что ты пришла. О-СО. А... он... здесь? О-ЭЙ. Вернулся прошлой ночью. Весь день проспал. И сейчас ещё спит. О-СО. Скажи... Я не очень постарела? О-ЭЙ. (Приближается к ней и внимательно разглядывает, по-делово- му, как врач, ставящий диагноз). Не очень. О-СО. Я подумала, что ещё несколько лет, и уже будет поздно меня рисовать... И решила... О-ЭЙ. Ты правильно решила, О-Со. О-СО. А он... вспоминал обо мне? О-ЭЙ. Первые три года, когда приходил, всегда спрашивал, не появ- лялась ли ты... Прошлый год уже не спросил. О-СО. Ты думаешь, я ещё нужна ему? О-ЭЙ.Он не любит невоплощённости. Конечно, ты нужна ему. И будешь нужна, пока... О-СО. Пока... что? О-ЭЙ. Не знаю, О-Со. это не моё дело. Я не предсказываю будущего. О-СО. А как насчёт дружбы между нами? О-ЭЙ. Будешь ужинать? О-СО. Не откажусь. (Садится). О-ЭЙ. Если хочешь, то... О-СО. Что? О-ЭЙ. Можешь рассказать мне, где ты была всё это время... О-СО. (Старается есть не жадно, но видно, что она голодна). Я жила в деревне недалеко от Эдо. Но в город ни разу не приходила. Знаешь, мне было хорошо. Тогда,.. ну, когда мы расстались, я встретила на базаре парня... крестьянина. Он продавал кур. Уехала с ним и жила... Мы почти не ссорились. Но я - скверная женщина, О-Эй. Я устала от покоя. Я изменила ему с его соседом. Они сначала били друг друга, а потом оба кинулись бить меня. (Смеётся. О-Эй тоже смеётся). Вот видишь? (показывает синяки). Сейчас почти прошло, а то неделю мне пришлось зализывать раны, как собаке... О-ЭЙ. Как же ты так неосторожно попалась, О-Со? О-СО. А, может быть, нарочно! Чтобы повод был уйти. Нехорошо как-то без повода человека расстраивать. А теперь он не будет сожалеть обо мне. (Опять смеются). К тому же вспомнила, что "О-Бон" подходит... Появляется Куниёси. КУНИЁСИ. Доброй ночи. О-СО. Доброй ночи. О-ЭЙ. Садись, Куниёси. Ужин готов. Куниёси - тоже художник. Он учится у моего отца. Всю страну с ним обошёл. КУНИЁСИ. Ты к нему пришла?.. О-СО. Ну, не к тебе же, малыш... (О-Эй отходит делать чай). КУНИЁСИ. Я часто вспоминал... Я мечтал отыскать тебя... (Долго смотрит на неё). О-СО. Зачем? КУНИЁСИ. Я думал о тебе, как... как о женщине... Но теперь я вижу... О-СО. Что? КУНИЁСИ. Теперь я многое вижу по-другому. Он научил меня. О-СО. И что ты видишь? КУНИЁСИ. Тебя надо рисовать. О-СО. Он и тебя сделал сумасшедшим! О-ЭЙ. Ну, ешьте-ешьте, а то остынет! Все сидят и едят. Хокусай, выйдя из своей комнаты, наблюдает эту идиллическую картинку. Потом он по очереди обходит фонарики, здороваясь с ни- ми. О-ЭЙ. Отец! Ты хорошо отдохнул? ХОКУСАЙ. (Садясь рядом с О-Со и принимаясь за еду). Да... Приятно всё же вернуться домой после стольких скитаний. Правда, Куниёси? Дома спится как нигде. Пожалуй, только тут можно увидеть самые необыкновенные сны. (Смотрит на О-Со, она на него). О-ЭЙ. Ты будешь рисовать "О-бон", отец? ХОКУСАЙ. Праздник бывает раз в год, а рисовать надо то, что еже- минутно... Нет, сегодня работать не будем. Просто пойдём на улицу, будем смотреть пляски отошедших душ. Я люблю это время... Издали нарастает ритуальная музыка "О-бона". Темнеет. Между деревьями на заднем плане проступают красно-зелёные фонари. Горят костры. Движутся фигуры. Исполняются танцы "О-бон" - пляски отошедших душ. Постепенно Хокусай и О-Со остаются одни. Она танцует, он берёт в руки кисти, долго смотрит на О-Со. ХОКУСАЙ. Я хочу, чтобы ты разделась. О-Со стоит некоторое время неподвижно, потом немножко раздевается. ХОКУСАЙ. Совсем. О-Со снимает всё и остаётся обнажённой. Хокусай рисует, потом вдруг отрывается от рисунка и долго смотрит на О-Со. Неожиданно он бросает кисти, делает шаг к О-Со и замирает. О-Со – вся ожидание, вся - готовность устремиться ему навстречу. ХОКУСАЙ. Оденься. Она одевается. ХОКУСАЙ. Возьми ивовый кнут. Вон тот… Да… Подойди. Он вытягивает вперёд свои руки. ХОКУСАЙ. Бей. О-Со стоит неподвижно. ХОКУСАЙ. Я сказал – бей! О-Со ударяет его по рукам ивовым кнутом. ХОКУСАЙ. Сильней! (Она бъёт). Ещё сильней! Ещё! Слабо! Сильней! Ещё! О-Со входит в раж и начинает ожесточённо хлестать его. Хокусай завороженно смотрит, как она это делает. О-Со вдруг останавливается, бросает кнут, убегает. Хокусай рассматривает свои исхлёстанные руки, протягивает их к одному из светящихся фонариков. Говоря следующий текст, он подходит к этому фонарику, берёт его, подносит к зеркалу, ставит рядом и обращается к фонарику, поглаживая то своё отражение, то зеркальную раму. ХОКУСАЙ. Ты помнишь, как ты наказывал меня, отец, если заставал за рисованием? Помнишь, как я рисовал, где придётся, - на стенах, на зеркалах, на посуде... Ты прятал от меня бума- гу. Но я не мог, понимаешь, не мог больше учиться полировке, когда узнал её секрет. Как можно совершенствоваться в том, в чём нет тайны? В зеркалах для меня больше не было тайны. прости меня, отец... Зеркальщик из меня не вышел. Видишь, как я наказан теперь? Видишь мои мучения, отец? Как только я разделаюсь с одной тайной, за ней возникает другая... И нет конца, нет конца...(Свет гаснет). Я помню, как ты делал это зеркало. Я помню каждую впадинку на нём... Я так далеко ушёл от тебя отец... Ты ничем, ничем не можешь мне помочь... Фонарик гаснет. Темнота. Музыка. Ясный день. Во дворе возле своего дома Хокусай сидит прямо на траве и рисует О-Со. Она неподвижно ему позирует. О-Эй раздви- гает шторки в доме. Куниёси растирает краски в маленькой чашечке стеклянным пестиком и добавляет желатина, замешивает - готовит для рисования. ХОКУСАЙ. Линию приятно вести независимо от того, что она очерчи- вает. Но как чудесно, если из неё вдруг получается красивая женщина. КУНИЁСИ. Ведь вы говорили, что плавные линии - это уже вчерашний день. ХОКУСАЙ. А кто сказал, что линия должна быть обязательно плавной? Пусть будет резкой, пусть будет обрубленной, грубой. Лишь бы передавала правильно. В чём, по-твоему, заключается мастерство? КУНИЁСИ. В чём? Уметь нарисовать любой предмет. ХОКУСАЙ. И всё? О-Эй... О-ЭЙ. Уметь передать суть любого предмета. ХОКУСАЙ. Это ближе. Но не просто передать суть предмета, а пере- дать её самыми простыми средствами. Самыми простыми! - понятно? О-ЭЙ. Значит, кто стремится к совершенству - тот стремится к простоте? О-СО. У меня рука затекла. ХОКУСАЙ. Опусти её... Повернись ко мне спиной. Вот так. Теперь замри. КУНИЁСИ. Вы столько работаете, учитель. Если собрать вместе хотя бы одни ваши наброски - уже получится целая книга. ХОКУСАЙ. Кому нужны наброски? (О-Со). Я же просил не шевелиться. КУНИЁСИ. Ну, хотя бы молодым художникам, которые могли бы по ним учиться. ХОКУСАЙ. Мне не до этого. (Рисует О-Со). КУНИЁСИ. Если бы вы позволили, учитель, я бы мог начать состав- лять такую книгу... ХОКУСАЙ. Лучше бы ты делал побольше заказов - мы и так по уши в долгах. (О-Со). Повернись лицом. (Отбрасывает испорченный лист, берёт другой. О-Эй брошенный лист поднимает). Оставь, это неудачный рисунок. (О-Со) Ты совсем не можешь сидеть спокойно? О-СО. Я очень спокойно сижу. ХОКУСАЙ. (После паузы). Ты вся извертелась, издёргалась. Тебе на- доело? Так и скажи. Я отпущу, пойди отдохни, погуляй. О-СО. Да нет, я не устала. Я могу сидеть и дальше. ХОКУСАЙ. Можешь! Ты можешь! Ты делаешь всё, чтобы ускользнуть от меня. О-СО. Это неправда. Я делаю всё, как ты скажешь. ХОКУСАЙ. Но с каменным лицом! Я не куклу рисую! Мне нужна живая женщина! О-СО. Но ведь я не могу быть и живой, и одновременно неподвижной. ХОКУСАЙ. Настоящая женщина может всё! О-СО. (Взрываясь). Ах, настоящая! Если я ненастоящая, зачем ты столько месяцев возишься со мной?! Если я ненастоящая, то почему ты подходишь ко мне по ночам и часами смотришь, как я сплю? Это ты – ненастоящий! Мёртвый ты! Тебе нужно только твоё искусство!.. Сиди с ним в обнимку!.. (Убегает в слезах). ХОКУСАЙ. Ну, вот, одни капризы - никакой работы. Куниёси идёт за О-Со. О-ЭЙ. Не надо было обижать её, отец. Она так преданно тебе подчи- няется. Ведь ты недоволен не ею, а собой... ХОКУСАЙ. С чего ты взяла? О-ЭЙ. Я слишком тебя знаю... (Рассматривает брошенный им эскиз). Как хорошо... Как хорошо... Чем же ты недоволен? ХОКУСАЙ. Безделки... Они недостойны её... В них нет сути... Я не улавливаю её суть, понимаешь? Она, правда, всё время ускользает от меня. О-ЭЙ. А ты уверен, что сможешь вообще когда-нибудь понять женскую суть? Ведь если бы ты чувствовал, как женщина, ты бы не был мужчиной. ХОКУСАЙ. Женщина - такой же предмет для рисования, как и всё ос- тальное - деревья, птицы, облака. Почему сущность дождя я могу уловить, а её нет? Ты думаешь, женщина сложнее дождя? О-ЭЙ. Может быть, она не сложнее дождя, но сложнее мужчины, это уж точно... Куниёси возвращает О-Со. Та приходит, взяв себя в руки, ус- покоившись, садится на прежнее место и позирует дальше. Хокусай невозмутимо принимается за прерванное дело. Рисует. ХОКУСАЙ. (Куниёси). Я назову эту книгу "Манга". Манга. Да. Так и будет. КУНИЁСИ. Манга - разнообразные рисунки. Здорово! Под таким названием можно собрать все эскизы! ХОКУСАЙ. Займись этим. КУНИЁСИ. Вы разрешаете? ХОКУСАЙ. Я не против. (Рисует). Пусть туда войдёт вся Япония, всё, что нас окружает, всё, что я люблю. Знаешь, когда-то знаменитый Го Доси нарисовал пейзаж с горами, лесами, облаками... А когда на картину пришёл полюбоваться император, художник хлопнул в ладоши, и в нарисованной горе открылся грот. Го Доси вошёл в него и исчез. Император хотел последовать за ним, но... картины как ни бывало... КУНИЁСИ. Красивая легенда. ХОКУСАЙ. Это не легенда, это правда. Рано или поздно живописец должен уйти в тот мир, который сам создал. Иначе зачем было всю жизнь что-то рисовать? О-ЭЙ. И ты, отец? ХОКУСАЙ. Чем я хуже других? КУНИЁСИ. А вы бы куда хотели уйти? Я бы... вон в тот водопад... (Кивает на одну из расставленных по сцене картин - "Водопад Амида".) ХОКУСАЙ. Я рисую только то, что хотел бы забрать с собой и всегда видеть рядом... Всю Японию. О-ЭЙ. Вот почему ты рисуешь всё подряд, даже такую ерунду, кото- рую другие бы не заметили... ХОКУСАЙ. Ты - умница. Ты всегда меня понимаешь. О-ЭЙ. Ты возьмёшь меня с собой в этот мир,.. который создаёшь? ХОКУСАЙ. Пожалуй,.. да. О-СО. А меня? ХОКУСАЙ. (Рисуя её). Зачем? Ведь ты же будешь нарисована. О-Со вскакивает, подлетает к Хокусаю, выхватывает у него из рук лист и рвёт на мелкие части. В полном молчании О-Со поднимает руки вверх и разжимает их. Мелкие бумажки медленно разлетаются вокруг. Потом она опять сжимает поднятые руки в кулаки и, закатив глаза к небу, кричит: О-СО. Я не хочу быть нарисована! Свет гаснет. В темноте сидит Хокусай. К нему подходит О-Со. Она подходит к нему тихо, словно покорившаяся дикая лань. О-СО. Хокусай… Скажи… Ты любишь меня? ХОКУСАЙ. Я… Очень. Очень люблю тебя, О-Со. Я не могу без тебя жить. Ты – мой смысл, моя болезнь, моё сумасшествие… О-СО. Пока не нарисовал… ХОКУСАЙ. Это неправда. Ты открыла мне такую муку и так высоко позволила летать… И только от собственной тупости и бездарности я не могу взлететь выше. О-СО. …Когда ты кричишь на меня и злишься, мне не хочется жить… ХОКУСАЙ. Прости… О-СО. Скажи… Что я делаю не так? Почему ты не хочешь… быть со мной? ХОКУСАЙ. …Быть с тобой… Быть с тобой, наверное, также упоительно, как выводить острым резцом плавные линии по упругой поверхности мягкого гладкого дерева, распиленного продольно. О-СО. Ты знаешь, чего я боюсь больше всего на свете? (Он молчит). Потерять тебя. Я знаю, что как только ты меня нарисуешь, всё кончится. Но я уже готова даже к этому. Я больше не могу смотреть, как ты страдаешь. Скажи, что я должна сделать? Как мне надо вести себя? Я всё сделаю для тебя. Умру. Мне не нужно вечности, если ты не хочешь там быть со мной. Скажи – что я должна сделать? ХОКУСАЙ. Что ты можешь, О-Со? Ты тут ни при чём… Всё, будь то раковина или женщина, сначала нужно понять сердцем. Потом изучить строение. Только тогда можно приступить к живописи. Но главное – это любить жизнь. Может быть, ты права, этого главного мне и не хватает? Может быть, небо наказывает меня за то, что кисти и краски я люблю больше живых людей? О-СО. Нет! Нет, Хокусай! Никто не любит жизнь так, как ты! Я знаю тебя! Я видела тебя всяким! На свете нет человека страшнее, когда ты ненавидишь себя и весь мир, если чего-то не можешь добиться. Но нет и добрее, когда ты болтаешь с уличными мальчишками. Нет хитрее, когда торгуешься с базарными продавцами. Нет веселее, когда показываешь фокусы или смеёшься над уличным анекдотом и передаёшь его в лицах. Нет увлечённей и заразительней, когда рассказываешь о Японии и о своих странствиях. Нет загадочней, когда работаешь. Нет… нежнее, когда… ты подходишь ко мне, думая, что я сплю, и твои глаза светятся надо мной в темноте, как два живых светлячка… Ты и есть сама жизнь, Хокусай. Я очень… очень люблю тебя. И другой жизни мне не надо. ХОКУСАЙ. И ты… моя жизнь, О-Со… Моя жизнь… И моя смерть. О-Со хочет приблизиться к нему. ХОКУСАЙ. Иди. Ты должна отдохнуть. Я знаю: позировать – это нелёгкий труд. Иди. Завтра мы снова будем работать. О-Со уходит. Хокусай погружается во тьму. Появляется О-Эй. О-ЭЙ. (Скупо освещаясь). "Зачем с силой толкать скользящую дверь? Ведь она сдвинется бесшумно, стоит только чуть-чуть приподнять её." О-Эй раздвигает шторки и устраивает вокруг себя деревянных кукол, которых надо разрисовывать. К ней с рисунком в руках подходит Куниёси. КУНИЁСИ. Вы заняты? О-ЭЙ. Нет, не очень. КУНИЁСИ. Как вам рисунок? О-ЭЙ. Ты очень способный, Куниёси. КУНИЁСИ. Вы искренни со мной? О-ЭЙ. Зачем бы я стала врать? КУНИЁСИ. Чтобы не огорчать меня. О-ЭЙ. У тебя всё получится, малыш. КУНИЁСИ. Вы никогда не называли меня малышом... О-ЭЙ. Ах, прости. Я привыкла, что отец называет тебя так. КУНИЁСИ. Мне это только приятно... О-ЭЙ. Хороший рисунок. КУНИЁСИ. На самом деле - это беспомощно. А вам просто не хочется огорчать меня. Да? О-ЭЙ. Продавец сладостей заказал этих кукол. Ты поможешь мне их раскрасить? Вдвоём быстрее. Я бы сегодня и отнесла на базар. КУНИЁСИ. Я думал... Пока вы будете сидеть... О-ЭЙ. Что? КУНИЁСИ. Можно я порисую вас? О-ЭЙ,(Взрывается). Никогда не делай этого, Куниёси! КУНИЁСИ. Чего? О-ЭЙ. Никогда не старайся быть похожим на него! КУНИЁСИ. Разве рисовать женщину - значит, быть похожим? Разве мало у любого художника натурщиц? Разве сам Хокусай не восхи- щался О-Сэн - девушкой из чайного домика, которую всю жизнь рисовал Харунобу? О-ЭЙ. Что ж, ты можешь считать меня вздорной... Только... знай - я не хочу тебе плохого... КУНИЁСИ. Вы думаете, я никогда не смогу стать лучше, чем он? Или хотя бы сравняться?! О-ЭЙ. В искусстве не может быть лучше или хуже. В искусстве может быть только по-своему. КУНИЁСИ. Вы не верите в меня! О-ЭЙ. В этом доме верят только в Святого Нитирэна. Куниёси убегает.О-Эй принимается за работу. Появляется Бакин. БАКИН. Чем ты занята, О-Эй? Ищешь смысл жизни? О-ЭЙ. Смысл жизни в том, чтобы провести её с теми людьми, с кото- рыми хочется провести жизнь. Как вы давно не заходили! БАКИН. Боюсь наткнуться на твоего гениального отца. О-ЭЙ. Его сейчас нет. БАКИН. Я знаю. Я видел, как он садился с О-Со в лодку на канале. О-ЭЙ. Он давно хотел покатать её по каналу. БАКИН. Нет женщины, которой бы он ни катал в лодке. Всё ловит её сущность?.. А я договорился с издателем об этой книге... "Манга". Он готов рискнуть. О-ЭЙ. Спасибо. БАКИН. И если твоё благополучие можно купить на его славу, я го- тов заниматься его дурацкими набросками и, вообще, чем угод- но. О-ЭЙ. Сегодня ветрено. Его продует на канале. Он совсем легко одет. БАКИН. Я заплатил начальную сумму. Издатель готов начать работу. О-ЭЙ. Да, Куниёси уже почти собрал первый том. БАКИН. Я тут... написал предисловие... Ты послушаешь? О-ЭЙ. (Занята куклами). Да... БАКИН. "Я тихо поднялся со своего места у окна, где лежал в бездействии целый день, встал и пошёл. Я видел, как дрожали бесчисленные зелёные листья в густо заросших вершинах деревьев, как появились в голугом небе пушистые облака, как они собирались в фантастические фигуры. Изменяясь, принимая разнообразные формы. Я бродил здесь и там беспечно, без устремлений и желаний…» О-ЭЙ. Он никогда не катал меня в лодке. Даже в детстве. Я столько раз просила. Почему, дядя Сасити? БАКИН. «… Я проходил по Мосту обезьян и остановился, когда это повторило крик диких журавлей. Я побывал в вишнёвой роще Овари. Сквозь туманы, переносясь через берега Михо, я видел знаменитых лошадок в Суминойе. Затем я стоял с дрожью на мосту Камеиджи и, глядя вниз, удивлялся громадным размерам растений фуки. Грохот кружащего голову водопада отозвался в моих ушах. Я задрожал… Но всё это был только сон, который привиделся, когда я лежал в постели у окна, подложив под голову стопку рисунков художника». О-Эй!.. Что скажешь? О-ЭЙ. (Она не слушала). Прекрасно написано. Замечательный язык... Точные образы… БАКИН. Правда? О-ЭЙ. Помните, вы гадали мне в детстве? БАКИН. Да, девочка. О-ЭЙ. Вы говорили - человек, с которым дороги идут параллельно... БАКИН. Да. О-ЭЙ. Это... кто?(Смотрит на него в упор). БАКИН. Я... не знаю... О-ЭЙ. Я хочу уйти отсюда, дядя Сасити. Я больше не могу находить- ся здесь... БАКИН. (Тихо, ошарашенно). Куда - уйти? О-ЭЙ. Куда-нибудь, где меня примут... Ведь есть же какое-нибудь место на земле, где меня примут? БАКИН. Да... Конечно... Наверное... Есть... О-ЭЙ. (С удивлением смотрит на него, всё ещё пытаясь вызвать его на откровенность, отчаянно). Я никогда не уходила отсюда. Я приросла к этому дому, к этим гравюрам, к этим куклам... БАКИН. У тебя плохое настроение, О-Эй. Я зайду в другой раз... Бакин уходит. О-Эй какое-то время сидит одна. О-ЭЙ. Куниёси! Возвращается Куниёси. О-ЭЙ. Я готова... Ты хотел рисовать... Куниёси собирает рисунки "Манга" в одну стопку. Он тасует и внимательно разглядывает их. О-ЭЙ. Куниёси... КУНИЁСИ. Я передумал. Я ещё недостаточно хорошо рисую, чтобы браться за ваш портрет. Вы были правы, отказываясь позиро- вать такому самонадеянному выскочке, как я. О-ЭЙ. Я вовсе не считаю тебя самонадеянным выскочкой. КУНИЁСИ. Зато я считаю!.. Мне ещё многому нужно научиться. Он резко уходит.О-Эй сидит, удивлённо глядя ему вслед. С прогулки возвращаются Хокусай и О-Со. ХОКУСАЙ. (Быстро проходя мимо и таща за собой в дом О-Со). Приготовь мне краски, О-Эй! О-Эй начинает метаться, готовя всё необходимое. Хокусай возвращается, возбуждённый, с горящими глазами. ХОКУСАЙ. Ну, что ты так долго возишься? (Оборачиваясь к дому, кричит О-Со). Стой - не шевелись. Вот именно в этом ракурсе! Немножко! Подожди немножко! Я сейчас... Кисточка, которую я покупал в среду! (Ищет). О-ЭЙ. (Ждёт, держа в руках краски). Отец... ХОКУСАЙ. Что? О-ЭЙ. Почему ты никогда не катал меня на лодке? ХОКУСАЙ. Я катал твою мать... Ты вечно всё перекладываешь с места на место! Зачем ты трогала её? Что, других кистей мало? Ты же знаешь, сколько я такую искал! О-ЭЙ. (Почти срываясь на истерику). Отец! Почему ты никогда-ни- когда не катал меня?! ХОКУСАЙ. И никогда не буду. О-ЭЙ. Я что - не человек? ХОКУСАЙ. Ты (замирая и вдруг посмотрев на неё)... моя дочь. Лодка у меня с отцовскими чувствами совершенно не связана. Лодка... не место для дочери. Они смотрят друг на друга. О-Эй не знает уже, куда деться под этим взглядом. Она находит кисточку. О-ЭЙ. Вот же она - на самом виду. ХОКУСАЙ. Всё должно быть на своих местах. Всё. Он уходит в дом. О-Эй тоже берёт всё необходимое и несёт в дом вслед за ним. Постепенно темнеет. Подсвечена только фигурка Святого Нити- рэна. Из дома выходит Хокусай. Он в смятённом тяжёлом состоянии. ХОКУСАЙ. (Бросаясь к Святому Нитирэну). Дай мне сделать это! Я не могу, не могу больше так мучиться! Дай мне поймать её! Это невыносимо - день за днём, месяц за месяцем сознавать всю свою слабость и бездарность! Чему я учился всю жизнь?! За- чем, если не могу нарисовать всего лишь одну из женщин. Сколько их у меня было! Мне ничего не надо! Святой Нитирэн! Забери всё! Пусть сгорит всё, что я сделал за эти годы работы, пусть не останется ничего! Я готов начать сначала! Я готов не прикасаться больше к женщинам! Пусть не будет в моей жизни любви! Пусть не будет покоя и благополучия! Пусть близкие отступятся от меня! Пусть уйдут ученики! Пусть у меня не будет ничего, только сними с меня это проклятие беспомощности! Избавь меня от этих мук! Открой! Открой мне! Дай заглянуть туда, куда не заглядывал никто! Назови любую жертву! Ты слышишь - любую! Я согласен на всё! Помоги мне! Свет гаснет. Постепенно освещается О-Со. Она стоит в глубине сцены спиной к залу – в кимоно и под зонтиком. Хокусай сидит ближе к рампе, рисует, отбрасывая лист за листом. Так продолжается довольно долго. Входит О-Эй с подносом еду. Тихо приближается. Стоит. ХОКУСАЙ. (Не оборачиваясь). Выйди. О-Эй не трогается с места. ХОКУСАЙ. Выйди. Я не звал. О-ЭЙ, Прости меня… ХОКУСАЙ. Ты отвлекаешь… О-ЭЙ. Позволь мне сказать… ХОКУСАЙ. Нет. О-Эй поворачивается, чтобы уйти, доходит до двери, но снова возвращается и опять беззвучно стоит поодаль, держа поднос. ХОКУСАЙ. (Мягче). Я не хочу есть. О-ЭЙ. Но… Может быть, хочет О-Со. Она стоит так уже вторые сутки. Без движения… Она погибнет. Пожалей её, отец. ХОКУСАЙ. (Продолжая рисовать). Как ты сказала?.. Прошло так много времени? О-ЭЙ. День, ночь и ещё день. Хокусай отрывается от своего эскиза и смотрит на О-Эй, потом на спину неподвижно стоящей О-Со и опять на О-Эй. О-ЭЙ. Я знаю, как ты вынослив. Ты можешь по нескольку дней работать и ничего не есть. Твой внутренний жар питает тебя. Но она… ХОКУСАЙ. Она меня… любит… И этот жар посильнее искусства. И в этом её тайна… Больше полутора суток… (Он снова хватается за кисть.) Уйди. О-Эй уходит. Хокусай рисует и рисует. Ожесточённо. Отстраняет от себя лист. ХОКУСАЙ. О-Со… О-Со неожиданно, как подкошенная, падает на пол и лежит неподвижно. Хокусай не бросается к ней, он продолжает рисовать, время от времени взглядывая на её лежащую фигуру. Наконец, он окончательно отстраняет от себя лист, но не отбрасывает его, как другие, а аккуратно кладёт в сторону. Смотрит на него ещё раз. Рвёт все остальные наброски, глядя на этот последний. ХОКУСАЙ. О-Эй! О-Эй тут же быстро входит, точно стояла за шторкой и только ждала призыва. Она видит лежащую О-Со. ХОКУСАЙ. Что с ней? О-Эй подходит к О-Со, переворачивает её навзничь и слушает сердце. О-ЭЙ. Сердце не бьётся. ХОКУСАЙ. Уйди. О-Эй и Хокусай долго смотрят друг на друга. ХОКУСАЙ. Оставь нас. О-Эй подчиняется - уходит. Хокусай приближается к О-Со, встаёт на колени, наклоняется к ней. Постепенно он начинает оживлять её. Растирает ей руки и ноги, делает массаж, гладит лицо, начинает нежно и медлено целовать – всю. Это переходит в страсть. О-Со оживает и отвечает на его ласки. Затемнение. Утро. О-Эй и Куниёси. КУНИЁСИ. Как там? О-ЭЙ. Он работал всю ночь. Как одержимый. Как проклятый. Он изну- ряет себя. КУНИЁСИ. Значит, так надо. О-ЭЙ. Я ненавижу её! Из-за неё он потерял человеческий облик. Он ничего не ест. Худой, страшный, безумный. Она его погубит. КУНИЁСИ. Учитель всегда знает, чего хочет. И добивается этого. Выходит изнурённая, но светящаяся О-Со. Оба поворачи- ваются к ней с немым вопросом в глазах. О-СО. Сказал, что получилось. О-ЭЙ. Спасибо тебе, Святой Нитирэн! (Целует его фигурку). ТЫ так добр к нам! Ты так добр... КУНИЁСИ. Можно посмотреть? О-СО. Наверное, можно... Там... В доме... Куниёси убегает. О-Эй целует О-Со и хочет тоже идти. О-СО. Постой... Объясни мне... Он столько раз рисовал моё лицо. И выходило похоже, и мне очень нравилось, и тебе, и другим... А он говорил, что всё это не то. О-ЭЙ. Ну? О-СО. А теперь только моя спина да ещё в толпе других женщин под зонтиками... И он говорит, что, наконец, разгадал мою сущность... О-ЭЙ. Дело ведь не в лице, О-Со. И ни в изгибах твоей фигуры. Да и можно ли объяснить, в чём дело... В твоей душе, может быть, в воздухе вокруг тебя, в твоей… любви, которую ты вокруг разливаешь. Я не знаю, мне надо взглянуть. И вообще, главное – чтобы он был доволен. (Уже уходя, оглядывается). Вот я… не умею любить его так, чтобы он был доволен своими работами… О-Эй убегает в дом. Выходит Хокусай. Он не смотрит на О-Со, садится и блаженно подставляет лицо солнцу. Глаза его закрыты. О-СО. Теперь всё хорошо? ХОКУСАЙ. Попроси Куниёси - пусть даст мне сакэ. О-СО. Я сама могу тебе налить. (Даёт ему выпить). ХОКУСАЙ. Хочешь? О-СО. Нет. ХОКУСАЙ. Напрасно. О-СО. И... что теперь мне делать? (Или: И что теперь со мной бу- дет?). ХОКУСАЙ. Ты... можешь остаться и жить в этом доме. О-СО. Посмотри на меня. ХОКУСАЙ. Зачем? О- СО. Я... ухожу. ХОКУСАЙ. Это твоё право. О-СО. Почему ты не смотришь на меня? ХОКУСАЙ. Давай не будем ссориться. О-СО. Ты боишься посмотреть на меня. ХОКУСАЙ. Чего мне бояться? О-СО. Ты боишься увидеть что-то ещё... что-то новое... Ты трус... Ты просто трус... Хокусай встаёт и, не глядя на неё, уходит. Появляется О-Эй. Она говорит ещё из дома. О-ЭЙ. Отец! Хочешь, я приготовлю раковые шейки, и капусту с бобо- вым соусом,и зелень... Давай пировать?.. Отец... Отец.. О-СО. Пожалуйста, собери мои вещи, О-Эй. У меня нет сил. О-ЭЙ. ...Куда ты пойдёшь? О-СО. Ты рада? Он снова твой. О-ЭЙ. Тебе некуда идти. О-СО. Ты поможешь мне собраться? О-ЭЙ. Я не отпущу тебя. О-СО. Ты хочешь, чтобы он ушёл? О-Эй находит большую корзину и, начиная собирать вещи О-Со, удаляется в дом. Появляется Куниёси. Он подходит и садится рядом с О-Со. КУНИЁСИ. Я скопил немного денег от проданных гравюр. (Протягивает ей, она не берёт). Это мои собственные деньги, не его. На первое время тебе хватит. (Она берёт, не глядя на них). Если бы ты позволила мне уйти вместе с тобой... просто быть рядом... Просто заботиться о тебе... О-СО. Ты тоже будешь рисовать меня? КУНИЁСИ. Я больше никогда не буду рисовать! О-СО. А как же искусство? Призвание... И всякое такое... КУНИЁСИ. Ты видела на последней картине, как ложились у него штрихи... просто штрихи! У меня никогда так не лягут. О-СО. Лягут по-другому. КУНИЁСИ. Ты не понимаешь! У меня нет руки! Рука либо есть, либо нет! Я никогда не стану настоящим художником! Я - смертный человек. Я хочу жить жизнью, а не набросками с натуры. Я ду- мал, что смогу. Я не могу... Ты нужна мне. О-СО. Не обманывай меня, Куниёси. И себя не обманывай. КУНИЁСИ. Ты очень мне нужна. О-СО. Да, как повод вырваться из этого (Оглядывает всё вокруг)... рисунка. Давай будем честными перед собой. Давай выйдем за порог вместе и... разойдёмся в разные стороны. Договорились? КУНИЁСИ. Я никому не нужен. О-СО. Постарайся быть нужным себе, и всё у тебя будет хорошо. Ну, смелее, малыш. Сам ты не можешь предать великое искусство. Я помогу тебе. Пойдём. КУНИЁСИ. Нет... Если в разные стороны, то... нет... Чтобы одному уйти отсюда, не обязательно выходить за порог. О-СО. Не говори так... страшно. Там... хорошо. Там шумит базар, разносят пряности. Ты ещё помнишь, как они пахнут? А танцоры? А бродячие кукольники? А как шелестит ветер в зарослях речно- го бамбука? Ты помнишь? А крик оленя возле какой-нибудь гор- ной деревушки? А заросли померанца? А снег на цветущих сли- вах? А водопады? КУНИЁСИ. Да... Водопады... О-СО. Там всё настоящее. А здесь... только его изображение. И ты знаешь это. КУНИЁСИ. ...Нет. Настоящее... здесь... Вон на той картине... он поз- волил мне дорисовать после него крыло воробья. Я останусь в этом крыле. О-СО. Забудь об этом, Куниёси! КУНИЁСИ. А возле этого "Водопада Амида" есть два моих зелёных куста... Настоящее - только здесь... Словно в подтверждение этих слов картина Хокусая «Водопад Амида» вдруг постепенно начинает оживать. (Может быть, вокруг оживают и другие картины). Водопад начинает журчать и переливаться по настоящему, звуча всё сильнее и сильнее. Недавно вошедший Хокусай подходит к ним ближе. ХОКУСАЙ. Ты прав, малыш. Настоящее – здесь. И ты говоришь, наконец, как настоящий художник. Ты – уже художник, Куниёси. И то, что тебя грызут сомнения, только подтверждает это. Истинный художник всегда сомневается и всегда недоволен собой. Я вот рассчитывал, что только к ста десяти годам достигну совершенства. Из дома выходит О-Эй и протягивает О-Со корзину с её вещами. О-Со берёт корзину и хочет уйти. ХОКУСАЙ. О-Со! Тебе не нужно никуда уходить. Они долго смотрят друг на друга. О-Со беспомощно опускает корзину с вещами на пол. На лице О-Эй написана безысходность. Хокусай подходит к О-Со и берёт её лицо в свои ладони. ХОКУСАЙ. Я больше никогда не буду рисовать тебя, О-Со. Я прошу... Останься... Хокусай поворачивается к Куниёси. ХОКУСАЙ. И тебе не надо уходить, Куниёси. Останья здесь, и люди будут станут смотреть на мир твоими глазами, как смотрели моими. Я получил новый заказ, мои дорогие! Очень хороший заказ! О-ЭЙ. Что с тобой, отец? Ты весь дрожишь. ХОКУСАЙ. Бакин прав. На смену исполнившемуся желанию приходит другое… Там в чайном домике у причала появилась новая девушка... Она ничего из себя не представляет - ничего! В ней даже нет никакой загадки, как в О-Со. Вот - понимаешь? - нарисовать женщину совершенно без загадки! Можешь представить? - без загадки! Немыслимо интересно... О-ЭЙ. Теперь ты будешь рисовать её? И так же сходить с ума? ХОКУСАЙ. Нет, я не стану рисовать её. Хватит. Небо слишком долго благоволит ко мне. Надо быть благодарным. О-ЭЙ. Что ты задумал, отец? ХОКУСАЙ. Ведь я же сказал тебе, что получил новый заказ! Редко кого из смертных почтят таким заказом! Эмма, царь загробного мира, постарел и решил уйти на покой. Он выстроил себе неплохую виллу и приглашает меня написать для её стен несколько какэмоно. В ближайшем времени я собираюсь отправиться туда, прихватив, разумеется, все мои эскизы. На углу главной улицы загробного царства я найму для себя квартиру и буду искренне рад, если вам представится случай меня навестить. О-ЭЙ. (В отчаянии). Ты думаешь, что всё уже закончил здесь? ХОКУСАЙ. Ну, что ты! То, что я делаю, закончить нельзя. Этого не закончит ни Куниёси, ни тот, кто пойдёт за ним… И в этом – свобода… Прекрасная свобода, мои дорогие! Водопад шумит всё сильнее. Хокусай приближается к нему. О-ЭЙ. Отец! КУНИЁСИ. Учитель! ХОКУСАЙ. (Оборачиваясь). Умереть, не дожив до ста лет, - как глупо. Хокусай шагает в водопад. Струи смыкаются за ним. Вскрикивает О-Со. Все трое смотрят на струящийся водопад. Куниёси бросается следом. На мгновение журчание воды останавливается, и Куниёси появляется из водопада с горящим фонариком в руке. КУНИЁСИ. (Просветлённо). Я понял… Я, кажется, знаю как… О-Эй в жестоком горе делает резкое движение к водопаду, чтобы уйти за отцом, но Куниёси властно удерживает её... КУНИЁСИ. О-Эй! У меня кончились краски. Сходи на базар... Мне нужны четыре цвета – коричневый, синий, зелёный и чёрный. О-Эй послушно склоняет голову. Звучит музыка «О-Бона». Шумит водопад. Свет гаснет и загорается снова. О-Эй бредёт по сцене, озираясь, как по базару, взяв с собой одну из кукол. Навстречу ей выходит Бакин. БАКИН. Гадаю на судьбу. За два рё я предскажу вам будущее... О-ЭЙ. Дядя Сасити, что вы тут делаете? БАКИН. Девочка моя... Я так долго ждал этого... О-ЭЙ. Сегодня на базаре так много народа... БАКИН. Я всю жизнь ждал тебя, я так привык ждать, что, казалось, мне большего и не нужно... О-ЭЙ. Всё мелькает. Голова разболелась. БАКИН. Ты слышишь, что я говорю? О-ЭЙ. Да, дядя Сасити. БАКИН. Все мои книги - все эти бесконечные романы, которыми зачи- тывается вся Япония, я написал их благодаря тебе, то есть тому, что тебя не было рядом... И сегодня, когда ты вдруг сказала, что хочешь уйти от отца... Я не поверил... Нет! Я испугался, что вдруг лишусь этого... ожидания, которое - вся моя жизнь... О-Эй! Прости, прости меня... О-ЭЙ. Да, дядя Сасити. БАКИН. Я прогнал свою служанку... Мой дом пуст... Мой дом свобо- ден... О-ЭЙ. Ваш дом свободен, но мы не свободны, дядя Сасити... У меня купили трёх кукол... Хотите эту? (Протягивает ему куклу, он берёт). БАКИН. О-Эй... О-ЭЙ. Я обошла весь базар... Сегодня нигде нету красок... Вы не видели, дядя Сасити? БАКИН. Я не могу их видеть. О-ЭЙ. Мне нужны краски. БАКИН. Забудь о них. О-ЭЙ. Их больше никто не принесёт. В доме кончились краски. БАКИН. Ты больна, О-Эй. О-ЭЙ. Мы не свободны. Свободен только он... Бакин вынимает из своих одежд краски и протягивает О-Эй. Она берёт их и хочет идти. БАКИН. (Ей вслед, вдруг вспомнив). О-Эй! А когда я умру, ты будешь брать к себе мой фонарик... в "О-Бон"? О-ЭЙ. Конечно, дядя Сасити. Живите долго, не беспокойтесь об этом. Всех... Всех буду брать... Она уходит, оставив Бакина со своей куклой. Бакин обнимает куклу, нюхает её, плачет. О-Эй развешивает до конца картины Хокусая на сцене. О-Эй поднимает оставленный Куниёси барабанчик и начинает бить в него. Под эти звуки все герои пьесы выходят на поклон. Каждый держит горящий фонарик. ЗАНАВЕС |
