 |
Главная » Пьесы » Двор как уходящая натура
Двор как уходящая натура
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
АВСТРАЛИЕЦ – русский, вернувшийся из Австралии, лет сорока-сорока пяти. СЛЕСАРЬ – его ровесник САШКА – Австралиец в детстве – 14 лет ГЕНКА – Слесарь в детстве, сын Николая и Маринки – 14 лет (по решению режиссёра в детстве и в возрасте могут быть одни и те же актёры) ЮЛЯ – сестра Сашки лет 16-ти ТАНЯ - подруги Юли, чуть старше НАДЬКА НАДЬКА ВЗРОСЛАЯ ОЛЬГА – мать Сашки и Юли – лет 40 НИНА, МАРИНКА, ЗОЯ - женщины-соседки от 30 до 40 лет НИКОЛАЙ - муж Маринки ИВАН - муж Зои ИГОРЬ РУСЛАН РЫЖИЙ - сын Ивана и Зои БАБКА - мать Зои ДЯДЯ ЛЁНЯ - пенсионер МУЖЧИНЫ, ЖЕНЩИНЫ, ДЕТИ Мужчина лет сорока-сорока пяти ходит по московскому окраинному микрорайону. Постоит, пройдёт, вернётся. Пойдёт в другую сторону, опять замрёт, постоит. Все участники спектакля находятся на сцене – в глубине. В одну из его остановок они медленно приближаются к нему. - Неужели ты не хочешь, чтобы тебя кто-нибудь любил? - «Колечко-колечко», выйди на крылечко»! - Он все восемь этажей пролетел – что там могло остаться? - «Море волнуется – раз…» - «Обслужу, обслужу, как надо, и вернусь!» - Ты недостойна такого хозяйства! Такой финской кухни! - Наверное, я пропащий человек, раз я знаю, что Бог есть, но… не верю. - Если хочешь повыть хором с моей собакой, надо запеть что-нибудь очень печальное… Ну, там… «степь да степь кругом». - Двор – это не место, двор – это философия. - «На месте морская фигура замри»! Все замирают. Только австралиец продолжает оглядываться. Мимо проходит Слесарь с чемоданчиком инструментов. АВСТРАЛИЕЦ. Извините… Персонажи отступают на задний план, оставляя Австралийца со Слесарем. АВСТРАЛИЕЦ. Это ведь улица Зелёная? СЛЕСАРЬ. Ну? АВСТРАЛИЕЦ. А дом – тридцать три? СЛЕСАРЬ. Написано же. АВСТРАЛИЕЦ. Да… Но… Это другой. То есть… тот пятиэтажный был… СЛЕСАРЬ. Пятиэтажный два года как снесли. Вот этот выстроили. АВСТРАЛИЕЦ (как-то огорчённо-беспомощно). Что ж… ничего не осталось? Слесарь ухмыляется – мол, много тут больных ходит, идёт дальше. Приезжий стоит потерянно глядя перед собой. Слесарь вдруг замедляет шаг, останавливается, возвращается, смотрит на приезжего. СЛЕСАРЬ. Пеликан… Ты что ли? АВСТРАЛИЕЦ (тоже вглядываясь в Слесаря). Генка? Генка! Бросается к нему. Обнимаются, смеются. Австралиец отстраняется, рассматривает Слесаря. АВСТРАЛИЕЦ. Ну, вот! Всё-таки – родина! СЛЕСАРЬ. Кто – я? АВСТРАЛИЕЦ. Ты, конечно! Битый час хожу – не узнаю ни черта! СЛЕСАРЬ. А чего вернулся-то? АВСТРАЛИЕЦ. Да мать изнылась: «Помру тут среди кенгуру, Москву не увижу!» Вот пришлось делать ей экскурсию. СЛЕСАРЬ. А я не верил, что ты в Австралии! АВСТРАЛИЕЦ. Да я сам не верил! СЛЕСАРЬ. Надо же… Я ж помню, как вы въезжали. Это какой год? Восьмидесятый? Мужики всем подъездом пианино твоей сестре пёрли на пятый этаж. АВСТРАЛИЕЦ. «Ещё четыре ступеньки – и победа наша»! Смеются, опять обнимаются. Мужчины – Иван, Николай, дядя Лёня – в глубине сцены. ИВАН. Поберегись! ДЯДЯ ЛЁНЯ. Аккуратней, ребят. Меняем дислокацию! НИКОЛАЙ. Заноси, заноси угол! Держу! ИВАН. Голову, твою мать! НИКОЛАЙ. Спокойно! Ещё четыре ступеньки – и победа наша! ИВАН. Теперь шопенов через стенку буду заказывать! На переднем плане парни обступают Сашку. РЫЖИЙ. Приехал? РУСЛАН. Прописать! РЫЖИЙ. Борьбу какую-нибудь знаешь? САШКА. Нет. РЫЖИЙ. Тогда Генку! Генка! Напротив Сашки становится Генка. Они дерутся. Генка побеждает. САШКА (уже лёжа). Почему сразу бить-то? ГЕНКА. Да мы разве били? Мы знакомимся. Пошли, я тебе свой мопед покажу! В другой части сцены на скамеечке Бабка и Ольга. БАБКА. Это, значит, вы в четвёртый подъезд поселились? ОЛЬГА. Да! Будем соседями! Я с сыном и с дочкой. БАБКА. А мужика-то где потеряла? ОЛЬГА. Развелись… Разъехались… Так удачно. Такая квартира хорошая. Окна во двор… БАБКА. Подъезд только проклятый. ОЛЬГА. Это – как? БАБКА. Девочке – ничего. А с мальчиком в этот подъезд лучше не селиться. ОЛЬГА. Почему? БАБКА. А мрут здесь мальчики. Как заколдованы. Никто до армии не доживает. Прошлый год Димка с пятого этажа повесился. Прямо на балконе. ОЛЬГА. Отчего же он?.. БАБКА. Кто ж знает? Отчим, сестра младшая – ей вся любовь. Всё внимание. А ему – скандалы одни, что подрался, что окно соседке разбил… Тут первую получку со стройки принёс, а мать ему: ЖЕНЩИНА. Не нужна мне твоя получка, и ты вместе с ней! БАБКА. Он в свою комнату ушёл. Она на кухне чего-то варила. А потом слышит - соседка во дворе орёт не своим голосом и на их балкон показывает. Ну, и всё. Не… Тут для мальчиков нехорошо. Ольга в ужасе на неё смотрит. К Ольге подходит Нина, пилкой для ногтей обрабатывая ногти, садится на лавочку. Бабка отходит. НИНА. Приехала из отпуска. Вся загорелая – персик! А загар показать некому. Мужиков тут практически нет. ОЛЬГА. Как? Совсем? НИНА. Ну, кто хоть чуть-чуть ликвидный, тот женат. Да и неликвидные все женаты. Вон Зойка с Иваном столько лет мучается – лучше одной. ИВАН (Ольге). Я этой пьянкой сам себя добью! ОЛЬГА. Зачем? ИВАН. Чтоб не добили другие! ЗОЯ. Я его однажды закодировала. Выяснилось, что я невкусно готовлю и бельё не крахмалю, сын плохо учится, тёща много разговаривает. Вообще, житья не стало. Полгода мы так терпели, потом я ему сама налила… В тот же день он меня исколошматил. (Успокоено). И всё пошло своим чередом. НИНА (пожимая плечами). Есть женщины, которым нужно, чтобы муж их бил. Это такая форма общения. ОЛЬГА (Нине). А ко мне сосед заходил. Розетку сделал. Николай. НИНА. Женат. И Маринка у него вообще без принципов. Неадекватная. ОЛЬГА. Это как? НИНА. Она мужьям звонит. Ну, если узнаёт, что он с замужней крутит. Просто мужу звонит и рассказывает – так, мол, и так: «Вы не в курсе, где сейчас ваша половина, а она с моим Колей». ОЛЬГА. Ой… как неблагородно. НИНА. Ну, я и говорю – подлая. Нам-то, конечно, бояться нечего – мы с тобой холостые. Но он ведь Колька – рабочий класс. Он же Марику Рокк от Дины Дурбин ни за что не отличит! ОЛЬГА. Про это я и с тобой могу. А у него такие руки… мужественные. А розетка так искрила… НИНА. О-ля! Искриться будем на стороне, а не в родном районе! В крайнем случае - объявление дадим! Хорошо, что ты приехала! Теперь я тут не одна! Теперь прорвёмся! Пенсионер ещё один есть… ДЯДЯ ЛЁНЯ. Не только все ровесники умерли, ученики уже поумирали… Вот ведь… НИНА (Ольге). Ну, это если уж совсем будет дело плохо… ДЯДЯ ЛЁНЯ. Я ведь ещё и подрабатываю. Базу охраняю – СМУ. Там – шесть КАМАЗов и два подъёмных крана. Но краны я, правда, никогда не видел. Слесарь и Австралиец расположились на другой лавочке. Курят. АВСТРАЛИЕЦ. Слушай, а родители-то твои живы? СЛЕСАРЬ. Что им сделается? Булькают друг на друга потихоньку. Как молодые были – булькали, так и сейчас… АВСТРАЛИЕЦ. Молодые… Маринка и Николай. МАРИНКА. Коль, у нас сложности… НИКОЛАЙ. Какие?.. МАРИНКА. Давай на лавочку сядем? Садятся. НИКОЛАЙ. Ну? МАРИНКА. Оля из четвёртого подъезда. НИКОЛАЙ. Че-го? МАРИНКА. Я должна сказать? Сам не скажешь? НИКОЛАЙ. Жилы не тяни. МАРИНКА. Ходишь к ней. Мне уже все говорят. Если б хоть не говорили. НИКОЛАЙ (вспоминая, перечисляет). Плиту передвинул. Розетку починил. МАРИНКА. Пусть электрика вызовет – розетки чинить! НИКОЛАЙ. Ты чего – всерьёз что ли? МАРИНКА. Посмешище из меня не делай. НИКОЛАЙ. Нашла – к кому ревновать. У неё ж библиотека какая! Она ж, небось, не знает, где у мужика – перёд, где – зад. МАРИНКА. Тем более обидно! Весь двор говорит, что ходишь! НИКОЛАЙ. Всё! Хватит эту чушь! Встаёт, уходит. СЛЕСАРЬ. Я в твою сестру был влюблён. АВСТРАЛИЕЦ. Я знаю. СЛЕСАРЬ. Тоже к тебе в Австралию перебралась? АВСТРАЛИЕЦ. Не. Тут с отцом осталась. Оля сидит и тихо подвывает. Рядом с ней на лавочке лежит письмо. САШКА. Мам? Ты чего? ОЛЬГА. А-а-а… САШКА. Что случилось-то?.. От папы? (Берёт письмо, пробегает по строчкам). «Папочка, я очень тебя люблю и очень по тебе скучаю. Ваши с мамой дела – это ваши с мамой дела. Пусть они не влияют на наши отношения»… Это что? ОЛЬГА. Сестра твоя. Родная. Любимая. Ненаглядная… Твоему отцу написала… После всего, что он мне сделал! САШКА (Снова читает). «Ты ведь знаешь, что я ещё не зарабатываю… Ну, пришли хоть сколько сможешь…» ОЛЬГА. Заткнись! Вбегает Юля. ЮЛЯ. Мам, мы с Таней и с Надькой на латинские танцы записались. В «Трёшке» Нормально? ОЛЬГА (тупо глядя перед собой). «Трёшка» - это что? ЮЛЯ. Мам, ну, ты прямо как не местная. ДК имени «Третьего интернационала». Латинские танцы… «способствуют развитию раскрепощённости и общему оптимизму личности»! ОЛЬГА. И сколько нынче стоит оптимизм?.. Деньги тебе нужны? (Поднимается, хватает свою сумку, начинает судорожно вынимать из неё деньги и швырять Юле). На! Сколько?! Вот! Вот! Возьми! Всё возьми! Мало?! Я на трёх работах! Мало?! ЮЛЯ (отстраняясь). Мам, ты чего? Саш?! САШКА. Предатель ты. ОЛЬГА. Ты думаешь, если он меня предал, так к тебе он другой будет?! Он и тебя предал, дура! Вот – письмо твоё переслал. «Люблю… Скучаю…» По этой сволочи скучаешь?! Думала, я не узнаю?! А он – переслал! И ты такая! ЮЛЯ. Мам! ОЛЬГА (Сашке). И тебе денег не хватает? Вы только за деньгами и подходите, а сделать что – не допросишься! Идите! Катитесь к нему! Оба! Мне никто не нужен! Мне никто не нужен! Рыдает. Юлька тоже. Обнимаются, рыдают втроём. РЫЖИЙ. Слышь, ма, ну, дай денег! ЗОЯ. Ну, нету, блин! ДЯДЯ ЛЁНЯ. Дивизионная разведка. Семнадцать лет мне было. Сидел в засаде на дереве и координировал огонь наших орудий. В бинокль наблюдал за немцами. Они обедали: обед подвозила жирная такая, откормленная лошадь. А у нас подвозила обед хилая кляча. Немцы смеялись, пели свои песни. Наши смеялись – пели свои. Рыжий быстро подходит к Генке и даёт ему лампу, вынутую из телевизора. Генка прячет её в карман. ГЕНКА. Откуда? РЫЖИЙ. Правый нижний угол. Рыжий отходит, к Генке следом подбегает Зоя. ЗОЯ. Генк! Опять телевизор не показывает. Выручишь? У тебя всё в руках горит! В смысле – ты такой умница. Зайдёшь – посмотришь? Может лампа какая перегорела… ГЕНКА. Конечно, тётя Зой. Только вы маме не говорите, что вы мне деньги даёте, а то она ругаться будет, что не просто так. ЗОЯ. Ну, я разве не понимаю?! Всё шито-крыто. Я разве не понимаю? Тебе ж на карманные расходы где взять? Ты же честно зарабатываешь. Своими руками! Если б мой так же! Слесарь и Австралиец уже с бутылкой и закуской. СЛЕСАРЬ (разливая). Ну, с возвращеньицем! Чокаются, выпивают. АВСТРАЛИЕЦ. А гаражи тоже снесли? СЛЕСАРЬ. Угу. Слушай, а я, Саш, не верил, что ты в Австралию уехал. Думал – врут. Ну, на кой ляд тебе эта Австралия? Ты ж механик от Бога! Сколько машин вместе починили, столько мопедов собрали, а там – одни кенгуру! АВСТРАЛИЕЦ. Я, Ген, там тоже машинами занимаюсь. Мотоциклами, вернее. СЛЕСАРЬ. Где? АВСТРАЛИЕЦ. Off road Viking – называется. Сейчас модно. Мотоциклы по бездорожью. Покупаешь большой кусок земли и устраиваешь… типа гонки по пересечённой местности. Только в частных владениях можно. СЛЕСАРЬ. Развлечения для богатых? АВСТРАЛИЕЦ. Типа того. Выгодно и клёво. СЛЕСАРЬ. А откуда же у тебя земля? АВСТРАЛИЕЦ. Это жены. Джулии. Я с ней на Арбате познакомился. Она Россию смотреть приезжала. От группы отстала. Потерялась. Я её проводил… Генка подходит к Рыжему, отсчитывает ему мелочь. Рыжий убирает в карман, кивает. РЫЖИЙ. Пожалуй, мало берём. Надо цену поднимать. ГЕНКА. За одну-то лампу? Если б ты хоть две выкрутил… Рыжий смеётся, уходит. Бабка и Ольга. БАБКА. А прошлое лето Максим с первого этажа вены себе вскрыл. Прямо в подъезде. Кровищи было! Насилу отмыли потом. ОЛЬГА. Зачем вы мне всё это рассказываете? БАБКА. Так ведь мальчик у тебя. Генка подходит к Юле. ГЕНКА. Юль. Это… Я… ЮЛЯ. Что? ГЕНКА. Ну, короче… Слушай… (Почти зажмурившись от смущения, быстро, монотонно). «Я помню чудное мгновенье – Передо мной явилась ты, Как мимолётное виденье, Как гений чистой красоты…» ЮЛЯ (перебивая). Ты чего, Ген? С яблони упал? ГЕНКА. Это нечестно. ЮЛЯ. Не честно? ГЕНКА. Ты обещала: если я выучу, поедем на ВДНХ. ЮЛЯ (грустно помолчав). Ген… ВДНХ ситуацию не спасёт. ГЕНКА. Ты говорила – на лодке. ЮЛЯ. Ну, это я так вообще говорила, что там на лодках катаются. ГЕНКА. Ну, вот. ЮЛЯ. Ген, ну, если мне это не нужно, то какой тебе смысл? ГЕНКА. А, может… втянешься… в ситуацию… ЮЛЯ (печально улыбаясь, качает головой). Не втянусь. Дядя Лёня на лавочке в окружении ребят – Генки, Сашки, Рыжего. ДЯДЯ ЛЁНЯ (Сашке). А мы возле Кенигсберга в лесу стояли. Я под машиной лежал – спал. Вдруг стрельба-пальба. Я вскакиваю, автомат хватаю… РЫЖИЙ. Думаешь – немцы прорвались! ДЯДЯ ЛЁНЯ. А ты откуда знаешь? РЫЖИЙ. Так ты уж в сто двадцать пятый раз рассказываешь, дядя Лёнь. ДЯДЯ ЛЁНЯ. Ну… вот Саша ещё не знает… Ну, вот. Думаю – немцы прорвались. А мне кричат: Победа! Победа! Палят в воздух… Словом – полный салют! Подростки улыбаются. Слесарь и Австралиец. АВСТРАЛИЕЦ. Постой. А каток тут был. Вот, где супермаркет. Эх, что же вы его не отстояли? Помнишь, Танька Решмина какую ласточку делала! СЛЕСАРЬ. Пытались тут бабки, у которых внуки – демонстрацию проводили. Вся дворовая «аэлита» собралась. Приехал главный подрядчик, вышел к ним из джипа: МУЖИК. Кому тут каток нужен? Я вам каток только так устрою. Кто сам не угомонится, того катком в асфальт закатаю, а то под фундамент! АВСТРАЛИЕЦ. Что? Так и сказал? СЛЕСАРЬ. Ну. Бабки и расползлись, не оглядываясь. А Танька вон в том доме живёт. В новорусском. Таня идёт через тёмный двор. Из темноты возле стены выступает Руслан, преграждает ей дорогу. Она испуганно вздрагивает, останавливается. РУСЛАН. Тихо! ТАНЯ. Что?! РУСЛАН (хватает её за руку, тянет в темноту к стене). Тихо, сказал. Сюда иди. ТАНЯ. Зачем? Куда?! РУСЛАН. Сюда! ТАНЯ. Что ты делаешь?! Руслан достаёт нож. РУСЛАН. Только пикни! (Начинает лихорадочно поднимать ей юбку). ТАНЯ. А-а-а! Он останавливается. РУСЛАН. Ты что – не поняла? У меня – нож. ТАНЯ. Я поэтому и ору. Страшно же… Смотрят друг на друга и вдруг начинают оба хохотать. ТАНЯ. Я знаю – ты из двадцатого дома. Тебя зовут Руслан. РУСЛАН. Откуда знаешь? ТАНЯ. Брат говорил, что стенка на стенку ходили с двадцатым… И что ты там самый зверь. Ну, в смысле, когда дерёшься – ничего уже не соображаешь… Я не чтоб обидеть… Руслан внимательно смотрит на неё и медленно проводит рукой по бедру. Таня опять вздрагивает. РУСЛАН. Боишься? Целка ещё? ТАНЯ. А без ножа нельзя было подойти? Познакомиться… РУСЛАН. Что мне с тобой знакомиться? Мне не разговаривать нужно… ТАНЯ. А если всё-таки сначала поговорить… РУСЛАН. Долго? ТАНЯ. Я видела, как ты на меня смотришь. Вчера возле магазина стоял. А потом шёл за мной… РУСЛАН. Вчера здесь фонарь горел. ТАНЯ. А сегодня ты его разбил заранее? РУСЛАН (усмехается). Ты с Рыжим ходишь? Что ж он тебя не провожает так поздно? ТАНЯ. Отпусти меня… РУСЛАН. Ты ведь не хочешь, чтоб отпустил… Ты тоже на меня смотрела. Начинает её целовать. Она беспомощно защищается. ТАНЯ. Подожди… Подожди… РУСЛАН. Что? ТАНЯ (глупо). Я ведь ещё тебя не люблю… РУСЛАН. Это необязательно. ТАНЯ. Но… Неужели ты не хочешь, чтобы тебя кто-нибудь любил? Какая-нибудь девушка? РУСЛАН. Ты… будешь меня любить? Австралиец и Слесарь на лавке. СЛЕСАРЬ. Нет никакой любви. Смешно всё это. Да любая даст не глядя. Вот понравилась баба в метро, ухоженная такая, интеллигентная баба. Красавица. Вышел я за ней на «Автозаводской». Подошёл, заговорил. А в руках «Спорт-экспресс» держал. Так она мне тут же на этом «Спорт-экспресс» свой телефон нарисовала. Только сейчас ты, говорит, за мной не ходи, а то меня у турникетов муж встречает. Ну, я подождал немного, пока она поднимется, и пошёл, чтоб из виду её не терять. Интересно – какой у такой красотки муж. Какие отношения. И увидел. Муж с ребёнком. Они так к ней бросились, так обняли. Она их тоже. Смеются все, радуются. Так, обнявшись, и пошли из метро. Ну, вот или я ничего в жизни не понимаю? Я ей на другой день позвонил. И в этот же день встретились. Я понял, что она пойдёт, куда поведу. А вести её мне было некуда. И я её повёл в подъезд ближайшего дома – на верхний этаж. На девятый. Трахнул прямо там. Стоя. Её трахаю, а перед глазами – эта счастливая семья стоит. И больше никогда ей не звонил. Противно было. Все они бляди. АВСТРАЛИЕЦ. Много у тебя баб? СЛЕСАРЬ. Баб у меня много. Сами вешаются. И клиентки, бывает, понравятся. И так – на улице... По-всякому. Жить зовут, любят, ждут. Одной унитаз чинил. Раз пришёл. Два пришёл. Что ж, такое, говорю, у вас, дама, как в том фильме «Про Клаву Иванову», одно и то же ломается. А что, говорит, за фильм, расскажите? А там эта Клава свой станок ломала, чтоб солдат из соседней части чинить приходил. И, веришь, она мне и заявляет: ЖЕНЩИНА. Ты ещё долго надо мной будешь издеваться? Или уже догадаешься, что я нарочно?.. СЛЕСАРЬ. Ну, и понеслось… А другая, та, вообще, романтика… ДРУГАЯ ЖЕНЩИНА. Геннадий Николаевич, когда вы уходите, у меня такое ощущение, которое последний раз на выпускном вечере было. Что вот мальчик из параллельного класса сейчас уйдёт куда-то в свою другую взрослую жизнь, и я его больше никогда не увижу. Ужас охватывает… Я хочу вас видеть… Часто… Каждый день… СЛЕСАРЬ. Тоже пришлось пожалеть. Я бы от своей ушёл. Но мать жалко. Плакать начинает... АВСТРАЛИЕЦ. Чего? Так твою жену любит? СЛЕСАРЬ. Да не. Боится, что я к ним с отцом жить приду. АВСТРАЛИЕЦ. А дети есть? СЛЕСАРЬ. Дочка. Палец в рот не клади. Будь здоров! Вот так и живём. Гавкаемся иногда. Но ничего. Я их содержу. Они без меня – куда? АВСТРАЛИЕЦ. По отцовским стопам пошёл? Смеются. Николай идёт через двор. Дорогу ему пересекает Ольга. ОЛЬГА. Коль, мне бы картинку перевесить на другую стену. Зайдёшь? НИКОЛАЙ. А чего её перевешивать? Гвоздь возьми да и вбей, где надо. ОЛЬГА. Ну, мне там ещё… Кран на кухне течёт. Ты бы посмотрел. НИКОЛАЙ. Сантехника вызови – он посмотрит. ОЛЬГА. Коль, ты почему так?.. Раньше ведь заходил… НИКОЛАЙ. Раньше… Некогда. Дел много. ОЛЬГА. Я тебя чем-нибудь обидела? Почему ты со мной так? НИКОЛАЙ. Да – как? ОЛЬГА. Ну, ведь стол чинил, плиту переставлял… Почему, Коль? Я ведь одна, ты же знаешь… НИКОЛАЙ. Вот то-то и одна. И Маринка говорит – что ты к ней повадился – она одна. Извини, Оль. Мне скандалов не нужно, тем более на пустом месте. ОЛЬГА. А не на пустом – так не боялся бы? НИКОЛАЙ. Пойду я. ОЛЬГА. Подожди минутку… НИКОЛАЙ. Ну, что? ОЛЬГА. Она всё правильно чувствует, Маринка твоя. Она лучше тебя чувствует. НИКОЛАЙ. Оль, ну, что ты мне душу рвёшь? Мне эта история зачем? ОЛЬГА. … Я тебя люблю. НИКОЛАЙ. Ну и дура… А зачем? Быстро уходит. ДЯДЯ ЛЁНЯ. Вань, а ты вот за день сколько выпиваешь? ИВАН. Ну, четыре-пять. ДЯДЯ ЛЁНЯ. Чего? ИВАН. Бутылки. ДЯДЯ ЛЁНЯ. Водки?! ИВАН. Ну, не пива же. ДЯДЯ ЛЁНЯ. Каждый день? ИВАН. Ой, нет, это я вас обманул, дядя Лёнь. Четыре-пять – это то, что я помню. ЗОЯ. Я однажды ему всё-таки изменила… С прорабом. Он такой прямо главный у нас был. Основной. Все по струнке ходили. Ну, пришла к нему домой на ночь. Ну, и какая радость? Он всю ночь у окна простоял – всё на дорогу смотрел, боялся, что жена с дачи вернётся. Ну, я и ушла, как чуть-чуть рассвело. Иду по этому болоту Бирюлёвскому. Поле за новостройками. Туман. Лягушки квакают. Серьги, кольца с себя сняла, в сумку положила. Босоножки взяла в руки – иду. Думаю, чего дома скажу?.. Ещё страшней делается. Прихожу, а муж пьяный спит, одетый, прямо на покрывале. Так я ещё утром его и отругала, как проснулся. Повезло, в общем. НИНА. А я вот тоже как-то ночью пришла. Ну, ещё замужем тогда была. Ни одной версии в голове. Стою, молчу – глаза пялю. (Смеются). А мой сам говорит: «Опять Вальку подменяла? А позвонить? Директора кабинет закрыт был?» Я только покивала, умылась и спать пошла… Десять лет прожила и с тем, и с другим. Никого больше не было! Представляешь? Так что из меня получилась верная жена и верная любовница. ОЛЬГА. Как это? Австралиец и Слесарь. АВСТРАЛИЕЦ. Ген, а про Надьку Кудрявцеву что-нибудь знаешь? СЛЕСАРЬ. А что? АВСТРАЛИЕЦ. Ну, так… Интересно. На лавочке Надька и Сашка. НАДЬКА. А я и говорю: «Что-то у меня, Пал Петрович, километры с бензином не сходятся. По километрам – нормально. А по бензину получается, что за месяц вся наша автобаза три раза вокруг земного шара объехала!» (Сашка смеётся). А он у меня путёвки забирает, «Иди, говорит, Надюша, отдыхай-обедай. Утомилась ты, много работать - вредно. Я сам быстренько пересчитаю». Сашка на неё влюблено смотрит. НАДЬКА. Ну, что ты всё молчишь? Я уж разговаривать устала. Кто кого развлекает? САШКА. Может, в кино? НАДЬКА. Ох, какие вы все одинаковые! Хоть интеллигентные, хоть нет. БАБКА. А вот был ещё мальчик Паша… Царствие ему небесное. Отзывчивый. Люстру мне вешал. Портреты прибивал. Фотографии у меня над кроватью – все им прибиты… ДЯДЯ ЛЁНЯ. Михайловна, выходи за меня замуж. БАБКА. О! Только Нюру похоронил. Быстро... ДЯДЯ ЛЁНЯ. Не могу один. БАБКА. Да отдохни ты. Она ж восемь лет – лежачая была. Не надоело тебе, как каторжному – то на балкон её, то в ванну. А если я слягу? ДЯДЯ ЛЁНЯ. Почему? БАБКА. Она у тебя – вторая? Первая тоже умерла? Бог троицу любит. Нет, я третьей не пойду. ДЯДЯ ЛЁНЯ. Ты не отказывайся сразу – подумай. БАБКА. Да чего тут думать, Андреич? Ты помнишь, как тебя участковая врачиха-то после Нюркиной смерти охаживала? Ты ж отказался, дедушка её мечты! ДЯДЯ ЛЁНЯ. Злая она очень. Раздражительная… Ну, раньше была. А как про квартиру диспозицию усекла – стала доброй. Это неискренне. Ты вот – даже из-за квартиры не идёшь. БАБКА. Сам подумай. Если мы сейчас сойдёмся – она ж нас уморит. Безо всякой медицинской помощи, вообще, останемся! (Смеются оба). ДЯДЯ ЛЁНЯ (посмеявшись, серьёзно). Мне надо, чтобы было к кому возвращаться. БАБКА. Да ты и не ходишь-то никуда. ДЯДЯ ЛЁНЯ. Ну… В магазин… Руслан и Таня сидят на лавочке. РУСЛАН. Я «Коран» прочёл в армии. Там две книжки были. «Коран» и «Павлик Морозов»… на киргизском языке… ТАНЯ. В армии плохо было? РУСЛАН. Ничего. Сусликов в степи стреляли. Стрелы делали - длинные такие прочные травинки, и на конце – гвоздь. Потом местным сусликов относили. Они из них шапки шили. А нам жратвы давали… ТАНЯ. Холодно. РУСЛАН (снимает куртку, накидывает на Таню). Я два раза вешался. Казалось – жить незачем. Убежать из дому, подраться, повеситься – это всё было престижно. Мерились – у кого сколько побегов… Первый раз в детприёмнике – в Курске. Меня успели снять. А парня – моего друга – не успели. Второй раз дома – два шкафа сдвинул, между ними наверх швабру положил… Отец зашёл, увидел, повалил один шкаф, и я упал. Минуты две повисел… Может, меньше… Потом к тётке отправили – в Москву. Ну, чтоб я среду обитания поменял. Чтоб на меня там не влияли. Теперь я тут влияю… Как-то пачку раунатина на спор съел. Ничего. Только давление себе испортил. ТАНЯ. Ты не думай, я не легкомысленная… Просто мне сейчас… всё равно… РУСЛАН. Что - всё равно? ТАНЯ. Знаешь… У нас с Рыжим ребёнок будет… РУСЛАН( помолчав). Он знает? ТАНЯ. Нет. Никто не знает… Что мне им говорить? Его мать меня терпеть не может. И жить негде. Меня мои – убьют. РУСЛАН (после паузы). У меня есть где жить. Отец с матерью далеко. А тётка меня боится. Смотрят друг на друга. СЛЕСАРЬ. Чего вы так быстро поменялись отсюда? Я так и не понял? АВСТРАЛИЕЦ. Мать захотела. Не знаю. Иван страшно стучит в дверь своей квартиры. Ольга несмело делает шаг – подойти к нему, но не решается. ИВАН. Открой, тварь! (Стучит). Открой, войду – хуже будет! Ольга всё же робко приближается. Иван её замечает, приостанавливается. ИВАН (спокойно, доверительно). Я её на рынок послал. На строительный. Плинтуса не те купила. Я эти плинтуса об её обломаю… (Опять обрушивается на дверь). Открой, курва, всё равно убью! Открой – убью небольно! ОЛЬГА. Вань, ты не можешь прерваться минут на пятнадцать? А то ко мне сейчас квартиру смотреть придут. Потом продолжишь. А то кто ж к нам поедет? ИВАН. А, хорошо. Иван затихает, отходит, закуривает. К Ольге приходит Игорь – смотреть квартиру. ОЛЬГА. Вот. Две комнаты. Светлые очень. А это Юля. ИГОРЬ. Соседи не противные? ОЛЬГА. Соседи… Да нет, они люди хорошие… В сущности… ЮЛЯ. С ними – весело. Юля выходит на середину комнаты и встаёт в самом центре. ОЛЬГА. Это вот большая комната. Это только кажется, что она – маленькая. На самом деле – она большая. Ольга делает Юле знак, чтобы та отошла, но Юля не шевелится. ИГОРЬ. Да вы не волнуйтесь. Я вижу. ОЛЬГА. А я вот с женщиной по телефону говорила. Она что же - смотреть не будет? Ольга пытается незаметно для обменщика отпихнуть Юлю с середины, но та с трудом сохраняя равновесие, остаётся стоять. ИГОРЬ. Ей не надо. Мы с ней разъезжаемся. ОЛЬГА. А-а… А я вот уже разъехалась. ИГОРЬ. И как? Лучше? ОЛЬГА. Жизнь… началась! ИГОРЬ. А теперь что же меняетесь? ОЛЬГА. А-а… мы… ЮЛЯ. Я в институт поступаю. Поближе к моему институту. ИГОРЬ. Институт – это хорошо. Спасибо. Я всё понял. Позвоню. Игорь уходит. Проходит мимо Ивана. Иван провожает его взглядом, докуривает сигарету. ОЛЬГА. Ты совсем с ума сошла? Я тебе уж и так, и эдак! Комната пятнадцать метров! А ты стала посередине – как дерево! Ни обойти, ни объехать! Она и так маленькой кажется! ЮЛЯ. Там таракан полз. Я на него наступила. Иван бросает сигарету, опять подходит к своей двери и начинает стучать с прежней силой. ИВАН. Открой, паскудина! Не зли меня лучше! ДЯДЯ ЛЁНЯ. Мне, как ветерану, вязальную машину дают. Может, кому-нибудь нужно? Никто не реагирует. Сашка и Надька на скамейке. НАДЬКА. Ну, выйду замуж, рожу. Девочку. Работать буду всю жизнь на этой автобазе… Путёвки выписывать. Растолстею от пива. А что ещё? САШКА. А… путешествовать, например? НАДЬКА. Куда? САШКА. Ну, в разные места. Неужели тебе не хочется всё посмотреть? Другие растения, животных… Кенгуру там, пеликанов… НАДЬКА. Сам ты - пеликан! В зоопарк больше не пойду – даже и не уговаривай! Когда ты уже повзрослеешь, Саш? САШКА. А я обязательно куда-нибудь поеду! Давай вместе уедем – будем жить совсем в другом вокруг… НАДЬКА. Меня щас блеванёт от твоей романтики, честное слово! САШКА. Ты совсем не такая грубая, как хочешь казаться. Просто тебе подстраиваться приходится… под среду. Мимикрировать. НАДЬКА. Ладно, давай на спор! Если ты куда-нибудь далеко уедешь и проживёшь там не меньше пяти лет, то ты мне должен… Ты мне должен будешь… САШКА. Что? НАДЬКА. Ты мне должен – вернуться и… меня туда свозить! Вот. Билет, всё такое… САШКА. Хорошо. НАДЬКА. Клянись здоровьем мамы! САШКА. Клянусь. НАДЬКА. Ну, ладно. Тогда замётано. Николай с Иваном курят на лавочке. ИВАН. Ты, Коль, какой-то особый подход к бабам имеешь. В каком виде, во сколько не придёшь, Маринка тебе всегда дверь открывает. НИКОЛАЙ. У меня секрет есть. Главное – курицу домой принести. И всё тебе простится. Ты, Вань, каким ни идёшь, курицу не забывай купить. Нина с газетными объявлениями в руках. НИНА. Все эти объявления - смесь человеческого цинизма и наивности одновременно. ОЛЬГА. Так бывает? НИНА. Ну, вот посмотри. «Пятидесятипятилетняя блондинка, (заметь, пятидесяти пяти! А ты свой возраст считаешь пропащим) - хорошая хозяйка, весёлая, практичная, подвижная желает познакомиться с честным, серьёзным, невспыльчивым мужчиной в возрасте 45-50 лет, ростом не ниже 170 см, спортивного вида, блондином, любящим садоводство». Вот у людей самомнение! Не треснет у неё морда от таких требований?! Тут бы хоть какого! ОЛЬГА (берёт у Нины газету, листает). Муся, Тася, Гоша… НИНА. Это, заметь, всё пожилые люди. ОЛЬГА. Не, это ещё не пожилые. Пожилой вот. НИНА. Где? ОЛЬГА. «104 года. Нужна подруга со знанием восточных языков и, желательно, моложе». НИНА. Думает, что ему старше найдут? ОЛЬГА. Мне вот этот нравится. Просит «просто добрую женщину». НИНА. Эх, насчёт доброты у меня слабовато, но можно постараться, хотя бы первое время… Ладно, зацени, я четверых отобрала: Валерий – человек искусства; Сергей – зав. продовольственной базой; Дима – инженер, Сергей – бывший военный. Кто мне не подойдёт, тому ты напишешь. ОЛЬГА (искренне). Спасибо. НИНА. Вот. Болванку заготовила: «Ваше объявление было единственным, которое заинтересовало меня…» Это начало, а потом – каждому придётся индивидуально – кто чего просит, то тому и напишем. Я – молодец? Ольга печально кивает. Австралиец и Слесарь. АВСТРАЛИЕЦ. Так ты ничего про Надьку не знаешь? СЛЕСАРЬ. Зачем тебе? АВСТРАЛИЕЦ. Повидать хотел. Замуж-то она вышла? СЛЕСАРЬ. Ну. АВСТРАЛИЕЦ. Родила? СЛЕСАРЬ. Ну. АВСТРАЛИЕЦ. Девочку? СЛЕСАРЬ. Откуда знаешь? АВСТРАЛИЕЦ. Она говорила. СЛЕСАРЬ (привстаёт). Ты с ней что – переписывался? АВСТРАЛИЕЦ. Да нет, ещё тогда говорила – в детстве, что девочку хочет. СЛЕСАРЬ. А-а. АВСТРАЛИЕЦ. Работает всё там же – на автобазе? СЛЕСАРЬ. Автобаза теперь – Руслана. И автосервис – его… Из нашей мастерской вырос. Я там у него и работал, пока он совсем не скурвился. А как скурвился – так я в сантехники ушёл. АВСТРАЛИЕЦ. А как – скурвился? СЛЕСАРЬ. Ну… Детство забыл, короче, напрочь. В новорусском доме живут. Это ж не дом, это город из камер-одиночек. Я там чинил. Они даже в лицо соседей не знают, не то что по имени. И двора никакого, только подземный гараж. АВСТРАЛИЕЦ. Слушай, ты мне зубы заговариваешь, а ведь знаешь про Надьку. Да? СЛЕСАРЬ. Что – старая любовь не ржавеет? Из-за Надьки что ли вернулся? АВСТРАЛИЕЦ. Из-за матери. Мать себя плохо чувствует. Родину потребовала… Ген, а что у тебя… с Надкой? СЛЕСАРЬ. Семья у меня с ней. Дочка. Австралиец начинает смеяться. Слесарь через какое-то время тоже. НИНА. Слышь, Оль, самым оперативным оказался инженер. Черноволосый такой высокий красавец. Нужна московская прописка. Чудесно посидели в кафе, посмеялись. Пожелал мне успехов в поисках оптимального варианта. Заплатил сам, чем почти покорил моё сердце. Еле удержалась, чтоб не прописать. А ещё сказал: МУЖЧИНА. Какой каблук у тебя высокий! Подъём для женщины – это всё! НИНА. Поехал в город Долгопрудный - отсматривать другую кандидатку. Интересно, как у неё там с подъёмом. ОЛЬГА. Люблю порядочных. ДЯДЯ ЛЁНЯ. Ну, что ж, если совсем невмоготу будет, у меня на крайний случай выход есть. БАБКА. Какой? ДЯДЯ ЛЁНЯ. Тебе не подойдёт – у тебя дочь, внук… БАБКА. А всё-таки? ДЯДЯ ЛЁНЯ. А разбегусь вон от стены и в окошко – с пятого этажа. Наверняка. БАБКА. Ты что? Полковая разведка! Тебя ж на войне не убили! ДЯДЯ ЛЁНЯ. Не полковая. Дивизионная. Артиллерийский дивизион. БАБКА. Тем более. ДЯДЯ ЛЁНЯ. Не могу один. БАБКА. А разбегаться-то зачем? С пятого-то этажа и так наверняка, даже если просто на подоконник встать. ДЯДЯ ЛЁНЯ. С разбегу – это ощущение, что взлетишь. Понимаешь? НИНА (Ольге). Валерий и Сергей отпали. Человек искусства ездит на гастроли, а живёт с больной матерью, следовательно, жена ему нужна в качестве сиделки. Зав. продовольственной базой объяснил, что ему необходима женщина хозяйственная, умеющая создать домашний уют и с хорошим вкусом. Ну, то есть - суперхозяйка. Он, небось, каждый день уйму продуктов притаскивает с базы, а я должна буду всё это перерабатывать, как местечковый пищевой комбинат. Опять пролёт. Завтра к четвёртому поеду – к отставному военному. Пригласил. Вот адрес. (Даёт Ольге листок). Балашиха. Если не вернусь, будешь знать, что погибла в борьбе за любовь. ОЛЬГА. Может, не ехать, Нин? НИНА. Кто не рискует – тот не выходит замуж! Ольга кормит Сашку завтраком. САШКА. Мам. Я после школы задержусь. ОЛЬГА. Футбол? САШКА. Не. За гаражи пойдём. ОЛЬГА. Зачем? САШКА. Руслан с Рыжим драться будут. Из-за Таньки. ОЛЬГА. А ты при чём? САШКА. Мам, ты говорила, что ценишь честность, а в жизнь не лезешь. ОЛЬГА. Я только спросила. САШКА. Если что-то не так будет, придётся «стенка-на-стенку» с двадцатым домом. ОЛЬГА. Ты же не умеешь драться! САШКА. Там это неважно. ОЛЬГА. Я с тобой. САШКА. Мам, ты что? Совсем крыша поехала? ОЛЬГА. Ну. Я тихонечко. Только за углом постою. САШКА. Мам, я зря рассказал? ОЛЬГА. Не ходи! САШКА. Всем можно, а мне нельзя? Ты думаешь, тётя Марина за Генку меньше волнуется? ОЛЬГА. Тебе нельзя. Мы в неправильном подъезде живём! САШКА. Чего? ОЛЬГА. Здесь мальчикам плохо. Баба Лида сказала. САШКА. Мам, с тобой всё в порядке? БАБКА. Мы вот с моим дедом хорошо жили, пока он не помер. Тридцать лет… Ни разу не подрались… Маринка и Николай. МАРИНКА. Коль, у нас сложности. НИКОЛАЙ. Ну? МАРИНКА. Давай сядем? Садятся. НИКОЛАЙ. Чего такое? МАРИНКА. Продавщица из овощного. Раиса. Николай молчит, не отрицает. МАРИНКА. Коль, ну, я всё понять могу, но зачем так-то? Чтоб все знали-то? Ну, мне ж в магазин не сходить. Бабы меня жалеют. Удавиться от этой жалости! НИКОЛАЙ (берётся за сердце). Ох… Сердце колет. МАРИНКА. Валидолу? НИКОЛАЙ. Давай. Она быстро достаёт валидол, он кладёт его под язык. МАРИНКА. Коль, она же старше на десять лет. НИКОЛАЙ. Кто сказал-то? МАРИНКА. Да все. Кто только не сказал. НИКОЛАЙ. Вот ведь не живётся людям своей жизнью. МАРИНКА. Я же тебе говорила: я б терпела, если б никто не знал. Ну, что ж я как оплёванная? НИКОЛАЙ. Ладно. Всё. Забыли. МАРИНКА. Больше не будешь? НИКОЛАЙ. Сказал – забыли. МАРИНКА. Сердце не отпустило? НИКОЛАЙ. Сейчас отпустит. Ольга подбегает к Маринке. ОЛЬГА. Марин! А ты знаешь, что у них стенка на стенку с двадцатым домом? За гаражами! МАРИНКА. Коль! У детей – стенка-на-стенку с двадцатым домом! За гаражами! Иди за Генкой – чтоб не смел! Твоё воспитание, твою мать! НИКОЛАЙ (радостно). Мужики! Стенка-на-стенку с двадцатым домом! МАРИНКА. Не смей, сволочь! НИКОЛАЙ (не слушая её). За гаражами! Мужики бегут за гаражи! МАРИНКА. Танька! Останови их! Поубивают ведь друг друга! ТАНЯ (холодно, глядя в никуда). Я беременна, тёть Марин. Мне волноваться нельзя. МАРИНКА. Сука ты, сука! НИНА (Зое). Зойка! Твой Рыжий с Русланом дерётся! Да что ж ты как не мать?! Возьми ты эту Таньку! Быстрей квартиру дадут! ЗОЯ. Только через мой труп. НИНА. Хорошо, если через - твой! Голоса мужчин, подростков и мальчиков скандируют: «Ры-жий! Ры-жий! Ры-жий!» СЛЕСАРЬ. Ты помнишь, Пеликан, что когда ты падаешь, тебя никто уже не бьёт. Ну, раньше так было. Ты упал – всё! Отходили, всё, лежачего – не бьют. Это закон. АВСТРАЛИЕЦ. Ну, да. СЛЕСАРЬ. А я тут по переходу шёл. Трое одного метелят. Он уже лежит. Ну, чего ж вы бьёте-то? Вы ведь разобрались, всё, он уже лежит. Даже если он неправ, но уже всё!.. Уже понятно. Они как-то на меня посмотрели, и начали метелить меня! Короче, начали метелить меня, а тот встал и убежал. Вот такого у нас никогда не было. Скажи?! Вот – люди меняются! АВСТРАЛИЕЦ. Меняются… СЛЕСАРЬ. Ладно. Сиди тут. Сейчас… Слесарь встаёт, уходит. Нина и Ольга. НИНА. Ну, припёрлась я в Балашиху. Думаю – надо покорить этого бывшего полковника за день, максимум за два, то есть штурмом. Мне ж некогда там, мне ж в понедельник – на работу. Но он, Оль, уже к вечеру первого дня так напился и так непосредственно заснул, что о «покорении» не могло быть и речи. Я даже отчасти порадовалась, что так быстро увидела его истинное лицо. Юля подходит к Тане. ЮЛЯ (Тане). Сходи к нему. А? Мы с Сашей были. ТАНЯ. Ну? ЮЛЯ. Ну, загипсованный весь лежит. Рёбра… Сходи, а? Он ведь даже не стал на Руслана заявление писать. ТАНЯ. Как ты стих говорила? ЮЛЯ. Какой? ТАНЯ. Про бега. ЮЛЯ. «Неважно – кто от кого в бегах, Пространство и время – нам не сводня. К тому, как будет потом в веках Нужно привыкнуть уже сегодня». ТАНЯ. Вот. Пусть привыкает. А то я только помешаю. Бабка. БАБКА. Я Зойке сто раз говорила – перепиши его ко мне. Всё-таки другой подъезд. А она всё потом да потом… Вот! Доигралась – чуть не убили парня. Ну, ничего, нам всего две недели осталось. Через две недели ему – восемнадцать. Тут только до восемнадцати плохо – а потом нормально. Живут. ДЯДЯ ЛЁНЯ (Нине). Ниночка, я вот вам подарить хотел… НИНА. Что, дядя Лёнь? ДЯДЯ ЛЁНЯ. Это вот мой альбом. Тут фотографии. Все с довойны ещё… НИНА. А я-то... В каком смысле? ДЯДЯ ЛЁНЯ. У меня к вам большая просьба. Вы его к себе возьмите. Путь у вас лежит. Я ведь один совсем. Ни детей, ни родственников. Если со мной что, так ведь его на помойку отнесут. А там – мама ещё в молодости. И мы с ней… За день, как мне на фронт уходить, сфотографировались на память – чтоб вдвоём. Я потом, когда вернулся, мы эти фотографии сравнили. У неё почти новенькая четыре года в этом альбоме пролежала. И мою рядом положили – такую помятую всю, с краёв обтрёпанную. Ну, и ещё… Даша, Нюра, в смысле жёны… Серёжа, Володя… В смысле - ребята из разведки… А у вас они всё-таки ещё сколько-то лет полежат… Хоть просто так. Он много места не займёт. Альбом. Всё-таки не на помойке. Ольга и Сашка. САШКА (Ольге). Законы такие: выходят два мелких, да? И один плечом толкает или, там, рукой или просто ну другого... ну, страшно же, мелкие, страшно же, начинают драться, но все равно, драка начинается с того, что: в общем-то, когда за тобой стоят такие уже по-старше, уже можно помахаться. Вот. И ты бум, толкаешь одного, да , и тот тебя толкнул, и это – знак на всю сходку. И брррр.. Сзади ничего не говорят, ну, может: «Ну ладно, давай, сосунок, там» ну, чего-то такое, типа. И потом уже все сходятся! ОЛЬГА. Саш, к нам завтра человек один придёт. Знакомиться. САШКА. С кем? Со мной? ОЛЬГА. Ну… С тобой. САШКА. Зачем? ОЛЬГА. …Он одинокий. Он хочет семью. САШКА. Именно нашу? ОЛЬГА. Ну, что ты издеваешься? Я уже пять лет одна! САШКА. Ты со мной и с Юлькой! ОЛЬГА. Вы – дети! САШКА. … Мне что? Пусть знакомится… Где ты его подцепила-то? ОЛЬГА. Квартиру приходил смотреть. По обмену. ЗОЯ (в телефон). Нин, он опять пьяный. НИНА. Это новость для тебя что ли? ЗОЯ. Нин, я больше не могу. Я его дихлофосом побрызгала и подушкой накрыла. Не могу больше! НИНА. С ума сошла! Открой немедленно! Пусть дышит! ЗОЯ. Думаешь, лучше будет? НИНА. Открой, я сказала! ЗОЯ. Жалко тебе его? Да забери насовсем! НИНА. Да я не о нём, я о тебе, идиотка! Тебя ж посадят! Скучно мне без тебя будет, без дуры! Пойди открой, я жду у трубки! ЗОЯ (нехотя). Ну, щас… МАРИНКА. Коль… НИКОЛАЙ. Сложности? Она кивает. Он безропотно садится на лавочку. МАРИНКА. Валидол сразу дать или потом? НИКОЛАЙ. Не жалеешь ты меня, Маринка. Жалела б – молчала б. МАРИНКА. Я ведь… не могу без тебя. НИКОЛАЙ. Я ж никуда не ухожу. У меня просто темперамент общественный. МАРИНКА. Но так я тоже не могу! На заводе баб что ли нету? И далеко, и никого знакомых! Почему во дворе-то надо обязательно? Издеваешься ты что ли? И с кем?! Она же страшила эта почтальонша! НИКОЛАЙ. Слушай, но это-то ты как узнала?! Ведь ну не откуда было! МАРИНКА. Наивный ты, Коль. Ты думаешь, все такие – как я. Беречь тебя будут? Она сама и рассказала. Подробно рассказала, со словами, которые ты ей говорил. «Люблю», - говорил… Ну, это врал, положим. Но что бананов её Вовке купил – этого никогда не прощу. Домой ничего не покупаешь. Я всё сетками таскаю. Бананов – никогда не прощу. Встаёт. Уходит. Николай вздыхает. БАБКА. А три года назад Тамарка со второго этажа умерла от сердца. Сына её – дауна – тут же в интернат оформили. Уж так он плакал, так плакал. Не ел, не пил. Не понимал, куда мамка делась, и почему с ним так. Через месяц от тоски умер. Сразу квартира освободилась. Тоже семья с мальчиком приехала. Этот мальчик потом… Ольга зажимает уши руками. Бабка беззвучно губами шевелит, словно она говорит, а Ольга её не слышит. Нарастают звуки латинских танцев. ЮЛЯ (Ольге). Я её уговорила. Она пошла к нему – типа попрощаться. Тётя Зоя её выставила. Тётя Зоя кричала: «Только через мой труп!» А Рыжий кричал: «Мне восемнадцать! Я сам решать могу!» А она что-то такое типа: «Чтобы глаза мои её больше не видели!» А он: «Не хочешь её видеть?! И меня больше не увидишь!» Разбежался от стенки и прямо в окно – с восьмого этажа. Тётя Зоя моргнуть не успела. Пока милиция, пока скорая. Таня на лавочке сидела – прямо рядом. Он на газон упал. Она всё говорила: «Это мой муж… Это мой муж». Таня, Юля и Надька танцуют зажигательный латинский танец. До изнеможения… К Австралийцу подходит Надька, уже взрослая, садится рядом. АВСТРАЛИЕЦ. Вот вы, бабушка, наверное, всё тут знаете. Вон там раньше гаражи были, а за ними авторемонт… Ну, мы, пацанами, сами чинили, мопеды собирали… НАДЬКА ВЗРОСЛАЯ. Какая я тебе, бабушка, Пеликан?! С баобаба что ль упал в своей Австралии? Я же Надька Кудрявцева! Австралиец смотрит на неё во все глаза и не находится, что сказать. НАДЬКА ВЗРОСЛАЯ. Я что? Плохо выгляжу? АВТРАЛИЕЦ. Да нет… Что ты?.. Просто… время прошло… Ты другая. НАДЬКА ВЗРОСЛАЯ. Нелёгкие годы замужества, роды, пиво, скандалы… АВСТРАЛИЕЦ. Надь… Я тогда обещал… Ну, на спор… НАДЬКА ВЗРОСЛАЯ. Ну? АВСТРАЛИЕЦ. Вот. Я всё устрою – визу, билет… Хочешь, вместе с Геной и с дочкой? В гости… Мы вас там по пескам покатаем! По бездорожью… НАДЬКА ВЗРОСЛАЯ. Мать-то как? АВСТРАЛИЕЦ. Болеть начала… НАДЬКА ВЗРОСЛАЯ. Ты, это… Расслабься, Сашк. Считай, что всё выполнил. Ну, какая нам Австралия? Не поедем мы. АВСТРАЛИЕЦ. А, может, всё-таки… Взрослая Надька печально смеётся, отрицательно качая головой. НАДЬКА ВЗРОСЛАЯ. Ну, насмешил! Ну, чудик ты, Пеликан! Как в детстве был чудик! Правда, что ли из-за этого приехал? АВСТРАЛИЕЦ. Ну, да. Смеются вместе. На другой лавочке во дворе они же – Сашка и Надька – подростки, и ещё с ними Генка, Рыжий, Юля и Таня. ЮЛЯ. Нет. А вот для вас счастье – какое? Ну, вот когда вы чувствовали самое-самое счастье? ГЕНКА. Самое крутое счастье – это тарзанка. Вон там два тополя стояли больших и тарзанка. Все, и большие, и маленькие, катались на тарзанке, самое интересное, что.. да, во дворе прямо. И все мужики здоровые, там, по двадцать, за тридцать лет катались там, с большими задами... Я самый щупленький, самый худенький. Что ты думаешь, подо мной тарзанка обрывается, и я влетаю прямо в вишню. НАДЬКА. Самое счастье – когда мы лазили по яблоням, играли в обезьянок, рвали эти яблоки и, не слезая с деревьев, жрали их, бросались огрызками, помню этот боярышник, который у нас рос большими вот этими, прямо, аллеями и можно с дерева на дерево перелезть было. Шиповник, да, а шиповник внизу рос. Я помню ощущение: я самая главная обезьянка, я прыгнула на сук, и он подо мной сломался, и я упала в этот шиповник. Я была вся в полосочку, ходила. САШКА. Самое большое ощущение счастья – это когда был дождь, большой дождь, это когда мы ездили на таких велосипедах «Бабочка». Дед ещё был жив, разрешил нам ездить в дождь на этих велосипедах, он был с нами рядом, дед стоял, и мы с другом упали в лужу. Я говорю: «Дед, а можно еще раз в лужу упасть?» Он говорит: «Давай, падай!» И мы начали на этих «бабочках» ездить по одной этой большой луже, вот, рассекая эти волны, да.. «Бабочка» - двухколесная, маленькая тякая. Нам лет 6-7, наверно, но, неважно это, главное, мы купались в луже, смеялись… Ну, какой бы родитель разрешил бы это делать? А он разрешил, да. Я пришел весь мокрый, мне сразу ванную, греть, в горячую ванную – и это было полное ощущение счастья. ТАНЯ. Я про велосипед тоже помню. Вот я еду – нарезаю круги вокруг дома на раздолбанном таком «школьнике», многолетнем. И у меня в колесе что-то блямкает всё время. И так меня это бесит, а сделать ничего не могу – в технике не понимаю. Мне лет девять. А у первого подъезда дядя Ваня с дядей Колей сидят, курят. И вот я еду мимо них в очередной раз, а они говорят: стой-ка, тормози, слезай. И велик мой переворачивают рулём вниз, и откуда-то инструмент какой-то. Это я потом поняла, что они уже домой за инструментом сходили, пока я очередной круг делала. И вжих-вжих чего-то там починили, перевернули обратно. Теперь езжай. Я поехала – еду, ничего не блямкает! Вот было, знаете, чувство, как будто всё на своё место встало, вот не только в велике, а вообще, в мире. Понимаете? БАБКА (неожиданно вклиниваясь, мечтательно). Самое счастье – это когда грибной дождь стеной, а ты стоишь с ним в телефонной будке, и целуешься напропалую... И думаешь, хоть бы дождь не кончался и народ не шёл мимо... Тридцать лет потом прожили – не подрались ни разу. ДЯДЯ ЛЁНЯ. Счастье?.. Лежу под машиной, сплю. Вдруг стрельба-пальба. Я вскакиваю, автомат хватаю. Думаю - немцы прорвались… НАДЬКА. А ещё было счастье. Мы в «вышибалы» играли, и мячик покатился на дорогу, и я за ним побежала, поскользнулась, упала на все четыре руки, ну, то есть на две коленки и две руки. И слышу – машина. Я её даже не вижу, а слышу, что звуком приближается. И понимаю, что встать уже не успею. И вдруг меня такие две руки берут так сильно и на тротуар переносят. Это Витька оказался из дома двадцать два, корпус четыре. Он лет на пять был старше. Ну, мне – пять, а ему десять, например. И я потом ему всегда улыбалась, когда встречала, а он, вообще, не замечал, как будто и не запомнил меня. РЫЖИЙ. Еще одно счастье было – это когда мы прыгали с беседок в песок. Знаешь, в детских садах беседки стояли, большие беседки, но, это уже постарше были. И по этой беседке разбегаешься, с этой крыши и летишь прямо в песочницу ногами. Это щас смотришь: «Ну, мудаки! Калеками могли остаться». И там у нас разные были категории, потому что у некоторых беседок были песочницы, которые рядом стояли, и не надо так далеко было прыгать, а некоторые очень далеко от песочницы. И это были разные категории. «Долетишь - не долетишь», понимаешь? В общем, всегда долетали, слава Богу. САШКА. «На месте любая фигура замри…» Музыка. ЗАНАВЕС |
